Небольшая группа людей поднималась на специально сооруженную
платформу, где не было ничего, кроме стульев, стола и стакана с водой.
Перешептываясь и жестикулируя, они заняли положенные им места. Терезу в ее
новой шляпке усадили во втором ряду в числе менее значительных личностей. А в
первом расположились председатель, несколько престарелых джентльменов с
трясущимися головами, оратор из штаба, леди Сент-Лу, еще две дамы и сам
кандидат.
Дребезжащим, но довольно приятным голоском председатель
обратился к собравшимся, неразборчиво прошамкав какие-то банальности. Это был
очень старый генерал, отличившийся еще в Бурской войне (а может быть,
Крымской?
[3]
). Во всяком случае, дело было очень давно, и того мира, о котором
он бормотал, в настоящее время уже не существовало.
Тонкий старческий голосок замер, грянули восторженные
аплодисменты, какими в Англии всегда награждают друга, выдержавшего испытание
временем... Каждый в Сент-Лу знал генерала С. «Славный воин старой школы», –
говорили о нем.
В своих заключительных словах генерал С, представил
собравшимся представителя новой школы, кандидата от консервативной партии –
майора Гэбриэла, кавалера Креста Виктории.
В эту минуту послышался глубокий, тяжкий вздох, и я
неожиданно обнаружил рядом с собой леди Трессилиан (подозреваю, что сюда ее
привел безошибочный материнский инстинкт).
– Как жаль, – выдохнула она, – что у него такие простецкие
ноги.
Я сразу понял, что она имела в виду, хотя, если бы меня
попросили дать определение, какие ноги можно назвать простецкими, а какие нет,
я бы ни в коем случае не смог этого сделать. Гэбриэл был невысок, и для такого
роста ноги у него были, можно сказать, нормальные – не слишком длинные и не
слишком короткие. И костюм был довольно приличный, неплохого покроя. Тем не
менее эти ноги в брюках, несомненно, не были ногами джентльмена! Может быть, в
строении и постановке нижних конечностей и кроется сущность родовитости,
породы? Вопрос для «мозгового треста».
Лицо Гэбриэла не подвело. Это было некрасивое, но довольно
интересное лицо с поразительно прекрасными глазами. Ноги же портили всю
картину.
Он встал, улыбнулся – улыбка была обаятельная – и заговорил
ровным голосом, с несколько просторечными интонациями.
Гэбриэл говорил двадцать минут. И говорил хорошо.
Не спрашивайте о чем. Я бы сказал, что он говорил обычные
вещи и в более или менее обычной манере. Но его приняли. Этот человек создавал
вокруг себя некое поле.
Вы забывали, как он выглядит, забывали, что у него
безобразное лицо, неприятный голос и дурной выговор. Зато возникало впечатление
глубокой искренности и серьезности намерений. Вы чувствовали, что этот малый
действительно собирается сделать все от него зависящее. Искренность именно
искренность!
Вы чувствовали... да, чувствовали: ему не безразлично, его
действительно заботит вопрос нехватки жилья и трудности молодоженов, не имеющих
возможности обзавестись своим домом; и проблемы солдат, которые много лет
пробыли за морем и теперь должны вернуться домой; и необходимость обеспечения
техники безопасности; и сокращение безработицы. Он жаждет увидеть свою страну
процветающей, ибо это означало бы счастье и благополучие жителей каждого
входящего в нее района. Время от времени он неожиданно отпускал шутку,
заурядную дешевку не первой свежести, – однако его шутки воспринимались
благосклонно, потому что были понятны и всем знакомы.
Дело было не в шутках, а в искренности. Он говорил, что,
когда война наконец закончится и Япония будет выведена из строя, наступит мир и
вот тогда будет жизненно важно взяться за дело, и он, если его выберут, готов
это сделать...
Вот, собственно, и «все. Я воспринял это как шоу одного
актера майора Гэбриэла. Я не хочу сказать, что он игнорировал партийные
лозунги. Отнюдь, он сказал все, что полагалось сказать; с подобающим восторгом
и энтузиазмом говорил о лидере; упомянул империю. Все было вполне правильно, но
вас призывали поддержать не столько кандидата от консервативной партии, сколько
лично майора Джона Гэбриэла, который намеревается осуществить обещанное и
страстно заинтересован в том, чтобы это было сделано.
Аудитории он понравился. Правда, люди за этим и пришли. Все
собравшиеся были тори, – но у меня создалось впечатление, что он понравился
публике больше, чем она того ожидала. Мне показалось, что слушатели даже
немного проснулись. «Ну конечно, – подумал я, – этот человек – настоящая
динамо-машина!» И даже возгордился точностью моего определения.
После аплодисментов (по-настоящему искренних) был
представлен оратор из центра. Он был великолепен. Говорил все правильно, делал
паузы в нужных местах и в нужных местах вызывал смех. Должен признаться, что я
почти не слушал.
Собрание закончилось обычными формальностями.
Когда все поднялись со своих мест и стали выходить, леди
Трессилиан остановилась около меня. Я был прав – она ангел-хранитель.
– Что вы думаете о нем? – спросила она своим задыхающимся,
астматическим голосом. – Скажите, пожалуйста, что вы думаете?
– Хорош! Определенно хорош.
– Очень рада, что вы так думаете. – Она порывисто, шумно
вздохнула.
Я удивился. Почему мое мнение может что-то для нее значить?
Последующие слова леди Трессилиан просветили меня на этот счет.
– Видите ли, – сказала она, – я не так умна, как Эдди или
Мод. Политикой я никогда не занималась... и я старомодна... Мне не нравится,
что членам парламента платят деньги. Я так и не смогла привыкнуть к этому.
Членство в парламенте – это служение родине, и оно не должно оплачиваться.
– Но, леди Трессилиан, не каждому под силу служить родине,
не получая плату, – заметил я.
– Вы правы, я знаю. В настоящее время это невозможно.
По-моему, очень жаль! Наши законодатели должны избираться из числа людей того класса,
которому нет надобности трудиться ради куска хлеба. Из класса, не нуждающегося
в заработке.
У меня чуть не сорвалось с языка: «Дорогая моя леди!
Вы, должно быть, явились прямехонько из Ноева ковчега!»
Однако было любопытно обнаружить в Англии существование
таких уголков, где все еще живы старые идеалы. Правящий класс. Господствующий
класс. Высший класс. Такие ненавистные фразы. И все-таки – будем честными – в
них что-то есть, не правда ли?
– Мой отец, знаете ли, – продолжала леди Трессилиан, – был
членом парламента от Гэрависси в течение тридцати лет. Он находил это тяжким
бременем, но считал своим долгом.