– Верно, – согласился Дэвид. – Малейший намек на безумие в
пьесе – и актер пускается во все тяжкие! То же и с неожиданной смертью. Ну не
может он просто так взять и упасть замертво. Стонет, пошатывается, вращает
глазами, хватается за сердце – разыгрывает целую сцену. Кстати, о сценах: как
вам исполнение Макбета Филдингом? Невероятно противоречивые оценки критики.
– Блестяще играет, – сказала Гермия. – Сцена с врачевателем,
после того как он ходит во сне... «Неужто не поможешь ты утратившему разум?» Он
выявил то, что мне никогда не приходило в голову, ведь это приказ врачевателю
убить жену. И ясно, что жену он любит. Филдинг раскрыл борьбу между страхом и
любовью в душе своего героя. А реплика: «И после – суждено тебе погибнуть» –
поразила меня до глубины души. Как никогда.
– Шекспира ожидали бы некоторые сюрпризы, доведись ему
увидеть, как играют его пьесы нынче, – иронически заметил я.
– На мой взгляд, нынешние режиссеры немало потрудились,
искореняя истинный дух его творчества.
– Обычное удивление автора от трактовки его пьесы
постановщиком, – тихо проговорила Гермия.
– А Шекспира вроде написал какой-то Бэкон?
[16]
–
осведомилась Вьюнок.
– Эта теория давно устарела, – добродушно ответил Дэвид. – А
что, кстати, известно тебе о Бэконе?
– Он изобрел порох, – победоносно возвестила его подружка.
Дэвид посмотрел на нас с Гермией.
– Вам ясно, почему я люблю эту девушку? – спросил он. – Ее
познания так оригинальны. Не Роджер
[17]
, любовь моя, а Фрэнсис.
– Любопытно, что Филдинг играет и Третьего Убийцу.
Кто-нибудь до него играл?
– Кажется, да, – сказал Дэвид. – Как в ту пору было удобно –
приглашаешь, если требует дело, первого попавшегося убийцу. Вот бы сейчас так!
– И сейчас такое бывает, – возразила Гермия. – Гангстеры.
Киллеры, или как их там еще называют. Чикаго и тому подобное.
– Верно, – согласился Дэвид. – Но я имел в виду не
гангстеров, рэкетиров или баронов преступного мира, а простых, обычных людей,
которым нужно избавиться от кого-то нежелательного. Деловой соперник, скажем;
или тетушка Эмили – так богата и чересчур зажилась на этом свете. Или
муж-простофиля под ногами путается. Воображаете, как просто – звоните в
«Хэрродс»
[18]
и заказываете: «Пришлите, пожалуйста, двух убийц поопытнее».
Мы все снова рассмеялись.
– А разве нельзя каким-то образом подстроить убийство? –
спросила Вьюнок.
Мы повернулись к ней.
– Что ты имеешь в виду, Вьюночек? – поинтересовался Дэвид.
– Ну, в общем, кто захочет, может это устроить... Ну,
простые, обыкновенные люди вроде нас, как ты говоришь. Только, кажется, это
очень дорого.
В больших синих глазах была непритворная наивность, губы
полуоткрыты.
– О чем ты? – Дэвид с любопытством взглянул на нее.
Вьюнок заметно растерялась:
– Ах, ну... я напутала. Я имела в виду белого коня. И все
такое.
– Белого коня? Какого еще белого коня?
Вьюнок покраснела и опустила взор:
– Наверное, я наболтала глупостей. Просто при мне об этом
говорили, а я не так поняла.
– Отведай-ка лучше этой дивной шарлотки, – ласково предложил
Дэвид.
2
В жизни иногда случаются престранные вещи – услышишь
неожиданно что-нибудь, и вдруг через день снова тебе кто-то говорит то же
самое. Со мной такое произошло на следующее утро.
У меня зазвонил телефон, и я снял трубку. Послышался
судорожный вздох, затем прерывающийся голос произнес с вызовом:
– Я подумала об этом, и я приеду.
Я сделал бесплодную попытку разобраться, в чем дело, и,
надеясь выиграть время, спросил:
– Прекрасно, но с кем имею... э-э... честь?
– В конце концов, – продолжал голос, – молния дважды не
ударяет в одно и то же место.
– Вы правильно набрали номер?
– Конечно. Это Марк Истербрук?
– Ясно, – догадался я. – Миссис Оливер.
В трубке с удивлением произнесли:
– Вы не узнали меня? Мне и в голову не пришло. Марк, я
насчет этого благотворительного праздника. Я поеду и буду надписывать там
книжки, если Роуда уж так хочет.
– Очень мило с вашей стороны. Они вас примут у себя.
– Обеда, надеюсь, они не устраивают? – спросила миссис
Оливер с опаской. – Сами знаете, как это бывает, – продолжала она. – Все
подходят с вопросом, не пишу ли я сейчас что-нибудь новенькое, будто не видят –
я пью имбирный эль или томатный сок и ничего не пишу. И еще как они любят мои
книги – нет слов, слышать приятно, но что на это ответить? Не представляю.
Скажешь: «Я очень рада» – избитая фраза вроде «Приятно познакомиться». Кстати,
они не потащат меня на выпивку в «Розовую лошадь»?
– Какую «Розовую лошадь»?
– Ну, «Белый конь». Такой паб. Мне в пабах становится худо.
– А что собой представляет «Белый конь»?
– Да там какой-то паб, разве он не так называется? Или
«Розовый конь»? А может, это где-то еще. Или я его просто выдумала. Я выдумываю
кучу вещей.
– Как поживает какаду? – осведомился я.
– Какаду? – недоуменно откликнулась миссис Оливер.
– А мяч для крикета?
– Ну, знаете ли, – с достоинством проговорила миссис Оливер.
– Вы, наверное, с ума сошли, или с похмелья, или еще что. Розовые кони, какаду,
крикет...
Она в сердцах бросила трубку.
Я все еще раздумывал о «Белом коне» и о том, что я о нем
услышал сегодня снова, когда опять раздался телефонный звонок.
На этот раз звонил мистер Сомс Уайт, известный стряпчий,
который напомнил мне, что по завещанию моей крестной, леди Хескет-Дюбуа, я могу
выбрать три картины из ее коллекции.