Урсула говорила ему это. Его вера в пророчество была не более чем удобная отговорка, чтобы не принимать решений самому. Ведь это означало бы, что он несет за них ответственность. Насколько удобнее было говорить: «Так угодно Богу». Что бы ни происходило, вины на тебе нет. Просто подарок для жалких трусов, как он.
Джон смотрел на дверь, откуда должны были явиться его убийцы, и чувствовал, как эта вера умирает еще раньше него, как она сгорает и гаснет, не оставляя пепла. Разве не принято считать, что перед лицом смерти перед тобой проходит вся твоя жизнь? Он видел все этапы своей жизни с болезненной ясностью. И всегда-то он искал кого-то, кто скажет ему, что делать. Его родители, его братья. Он ушел из дома, потому что этого хотела Сара. Марвин посоветовал ему устроиться на работу в пиццерию Мурали. Кристофоро Вакки сказал ему, что у него есть предназначение, а Малькольм Маккейн знал, как это предназначение исполнить.
Черт, даже то, что он занимался любовью с Константиной, решил за него Эдуардо. А Урсула? Урсула захотела, чтобы он поехал в Германию без охраны, и он ее послушался.
Дверь не шевелилась. Никаких шагов. Его убийцы не приходили.
Он посмотрел на трубу и решил больше не подслушивать. Он не хотел знать, что, может быть, там больше никого нет. Он не хотел знать, что они сбежали и бросили его подыхать здесь, где никто никогда его не найдет. Он остался сидеть, глядя на сумрачный свет из оконной щели, и перестал размышлять над своей жизнью, вообще перестал думать, только смотрел перед собой и дышал. Время остановилось, свет бледнел и потом совсем угас, и тут, наконец, послышались шаги.
В дверь постучали.
– Hola? Ты не спишь?
– Не сплю, – отозвался Джон.
– Ложись. Лицом в матрац.
Еще и это. В жизни он слушался других, почему же в смерти должно быть по-другому? Он лег на живот, закрыл глаза и предался неизбежному.
Дверь раскрылась, и на сей раз вошли сразу несколько мужчин. Чья-то рука ощупала его голову. Джон задрожал и стиснул зубы, чтобы не молить о пощаде. Тут ему натянули на голову мешок, заломили руки за спину и связали их, после чего сильные руки подхватили его и поставили на ноги.
– Идем, – сказал неизвестный.
* * *
Они повели его вверх по лестнице, в коридоре он задел плечом какую-то мебель, затем несколько ступеней вниз, потом привели в помещение, где даже сквозь мешок воняло опилками и дизельным маслом. Гараж, наверное, потому что его подняли, как игрушку, и затолкали в просторный багажник машины. Он еще слышал, как открылись ворота, кто-то завел мотор, и машина тронулась.
Ехали они бесконечно долго, и любая попытка как-то заметить путь, отсчитывая повороты налево и направо, была безнадежной. К тому же в багажник откуда-то просачивались выхлопные газы, от которых ему было так дурно, что все силы уходили на то, чтобы его не стошнило внутрь мешка, завязанного на шее.
Наконец машина остановилась. Кто-то вышел, снова вернулся и сел, потом машина дала задний ход по ухабистой земле. Багажник открыли. Схватили его ноги и связали их проволокой, которая больно врезалась в кожу. Джон запротестовал, но на него не обращали внимания, выволокли наружу, пронесли немного, раскачали и закинули подальше.
Джон вскрикнул, не представляя, в какую пропасть ему придется падать. Он приземлился сравнительно мягко, на почву, податливую, как тряпки и мятая бумага, но смешанную с твердыми и колючими обломками, о которые он поранился. Вонь стояла чудовищная. Он попытался перевернуться, но при каждом его шевелении зловеще приходило в движение и то, на чем он лежал, – так, будто он в любой момент мог провалиться.
И он остался лежать, скрючившись в неудобной позе, со связанными ногами, руки заломлены и связаны за спиной, лицом вниз. Вонь, какой ему еще никогда не приходилось испытывать, все сильнее пробивалась сквозь его мешок. Это была смесь из гнили, падали, разложения и прочего неописуемого зловония, по сравнению с которым воздух его подземной темницы показался бы благоуханным. Он исторг стон ужаса, когда понял, что сделали с ним его похитители. Это была мусорная свалка. Они выбросили его на свалку.
41
Холод прокрадывался постепенно, проникал сквозь одежду в кожу и неотвратимо пропитывал его до костей. Становилось все холоднее и тише. Вначале издалека доносились звуки дорожного движения и шум работающего агрегата. Потом агрегат отключился, поток транспорта поредел, и единственное, что он еще слышал, было его собственное дыхание.
И явственный шорох в глубине, вызывающий ужас.
Крысы.
Джон невольно вздрогнул, перевернулся, отбросы расступились под ним, грозя поглотить его, и он в страхе замер. Разумеется, на мусорной свалке должны быть крысы, которые роются в гниющих продуктах в поисках добычи. Крысы, которые могут поедать заживо. Ему не спастись от этих писклявых, мохнатых, омерзительных животных с острыми, как гвозди, зубами и голыми хвостами. Его тело непроизвольно изогнулось так, что он чуть не сломал связанные за спиной руки.
Может быть, лучше не двигаться. Может, тогда они не тронут его. Он не смел дышать, прислушивался, ловя каждый хруст, в напряжении всех органов чувств, готовый дико отбиваться, если только хоть одна крыса дотронется до него. Он должен быть начеку, только это может его спасти.
Он испугался, внезапно ощутив на своем плече руку, и в тот же миг понял, что, должно быть, спал. Шум отдаленной дороги снова вернулся, и агрегат работал, и вокруг него слышались шаги. Он замерз так, будто провел ночь в холодильнике, руки превратились в онемевшие придатки, а связанные ноги ощущались как отмершие.
– Помогите! – прохрипел он и помотал головой, задушенный мешком, который стал сырым и липким. – Развяжите меня, пожалуйста!
Над ним переговаривались. Голоса детей. Один из них ткнул его ногой, как переворачивают раздавленное на дороге животное, чтобы посмотреть, живое ли оно.
– Да помогите же! – кричал он и дергался, чтобы не оставлять сомнений в том, что он не умер. Проклятье, даже если он и не говорит по-испански, неужто так трудно понять, чего он хочет? – Развяжите меня, прошу вас!
Он снова почувствовал ощупывающие руки, проворные пальчики, но они не развязывали узлы, а обшаривали карманы его брюк и рубашки. В голосах послышалось разочарование, когда они не нашли ни бумажника, ни денег, ни ключей.
– Эй, черт бы вас побрал! – проревел Джон, но дети не сделали даже попытки помочь ему. Они немного посовещались, и их шаги стали удаляться, хрустя мусором, и никакие его крики не смогли вернуть их назад.
Он продолжал лежать, беспомощный, заброшенный, чувствуя, как по его телу струится пот. Который, без сомнения, привлечет животных. Вообще разве не Урсула виновата в его положении? Только потому, что она покинула его, он угодил в ловушку к своим похитителям. Если однажды здесь найдут его труп, она об этом узнает и будет скорбеть, но так ей и надо.