И снова общий одобрительный ржач в ответ.
Ан нет, еще один, если не считать Карташа, не смеется.
Нестарый еще блондинчик, сороковник, не больше, с правильными чертами бледной
рожи, обрамленной прической «короткое карэ», сидит возле самой решетки и из-под
полуприкрытых век нет-нет да и зыркнет в сторону Алексея, вроде бы просто так,
без всякого выражения серых зенок. Типа, любопытно ему, кого ж это на отдельное
место определили. В дорогом кашемировом пальто цвета «кофе с молоком»,
представительный и солидный, но в глазах есть что-то такое… глубинно-яростное.
Что-то волчье. Что-то от хищника, который лучше сдохнет от голода, мороза или
охотничьей пули в тайге, чем станет жить в зоопарке, как бы там хорошо не
кормили и каких бы фигуристых волчиц не приводили на случку… И вроде бы рожа
сия Алексею смутно знакома, вроде бы видел ее где-то, и в мозгу, по какой-то
неведомой ассоциации, вставал образ эдакого благообразного попика в
католическом одеянии, но… но напрягать мозг сейчас не хотелось и не моглось.
Мало ли урок он встречал на своем трудовом пути… Однако будет забавно, если
этот бледнолицый когда-то давным-давно заточил на вертухая Карташа зуб и теперь
попытается оный зуб в него вонзить. Хотя не похоже. Не было во взгляде волчары
ни затаенной злобы, ни тоски от того, что посадили в клетку.
Конвоир не вмешивался, на происходящее взирал из-под
прикрытых век, философски-отрешенно, как на виденное уже стократно.
И Алексей устало закрыл глаза.
Курить, блин, хотелось зверски. Он прекрасно понимал, что
это нервное – за последние четверо суток Карташ изничтожил почти блок сигарет
(благо были бабки на кармане и менты их, вот чудо, не помылили), но от осознания
этого легче не делалось, и желание наполнить легкие сладким, теплым,
успокаивающим дымом не уменьшалось ни на йоту. Напротив: усиливалось,
становилось почти невыносимым.
Короче, Карташ сидел, закрывши глаза, хотел курить и изо
всех сил старался выключиться из происходящего вокруг – из негромких, нервозных
реплик товарищей по несчастью, из простуженного рокота мотора… вообще из
окружающего мира.
Выключиться не получалось: «адидас», взбодренный удачным
заделом на публику, продолжал свои потуги пошутить.
– Эй, оперок, не найдется огонек? – громко вопросил он.
И, поскольку никто не ответил, добавил вполне миролюбиво: – А че молчишь, как
не родной? Прикурить дай, а? Мы ж теперь, земеля, в одной команде, блин…
Карташ приоткрыл глаза.
«Адидас» смотрел прямо на него.
– Я не опер, – негромко ответил Алексей.
Общаться с «контингентом» ни малейшего желания не было, но и
промолчать было нельзя – а то сочтут, что либо боится до усрачки паренек,
сидящий в отдельной клетке, либо контингент молча презирает… Контингент, он,
конечно, презирал, но теперь, оказавшись с контингентом по одну сторону
решетки, это презрение выказывать было, по меньшей мере, глупо.
– Не опер! – искренне удивился юнец в пуховике. –
А че ж, брателло, в «стакан»-то
[1]
сел? OOP,
[2]
что ль? Дык непохож, бля буду…
– Да не дрейфь, мужик, – типа поддержал Алексея
«адидас». – С кем не бывает. В крытке «бэсники» тоже живут… если люди
нормальные, конечно, а не сучары.
А, ну да: теперь Алексей еще и «бэсник». Бэ-дробь-эс…
Что характерно: на зоне – по крайней мере, в том
исправительно-трудовом учреждении под Пармой, где Карташ отмотал в ВВ не один
сезон – обращение к незнакомому человеку «мужик» было бы воспринято как
оскорбление. А здесь, похоже, это в порядке вещей…
Да-с, господа, товарищи и прочие присяжные заседатели, ко
многому еще придется привыкать гражданину Алексею Карташу. Уж казалось бы, все
прошел, кем только не побывал за свою недолгую, но неожиданно бурную жизнь… И
простым, хотя и подающим надежды литехой-помощником при полковнике-инспекторе
ИТУ, и старлеем на зоне, и чуть ли не защитником платинового фонда Родины, и
полноценным избавителем Президента Ниязова от покушения плюс всего
Туркменистана от гражданской войны, и даже, страшно вспомнить, спасителем
Сибири от войны воровской, и внештатным агентом то ли тамошнего отделения, то
ли ФСБ, то ли ГРУ, то ли еще какой шарашки
[3]
…
И вот теперь… Теперь, как говорится, из князи в грязи.
Алексей поглядел на свои отчего-то не скованные «браслетами» запястья, на
тесную клетку «стакана», решетками которой он был отгорожен от прочего
контингента.
В наручниках или нет, но теперь гражданин Карташ А. А.
чапает в тюрьму. А точнее – в знаменитые питерские «Кресты». Самую большую
«крытку» по всей Европе, между прочим. Описаться можно от гордости.
И чапает он туда посредством банального «автозака». В
качестве подследственного. Банального заключенного. В простонародье – зэка.
Через мост Александра Второго – в тюрягу, заложенную при Александре Третьем. А
что, символичная связь времен, господа… Виноват: граждане начальники.
Такие дела.
«В его душе царила звенящая пустота», или: «Ему казалось,
что он спит, что он является всего лишь сторонним наблюдателем, зрителем в
кинотеатре, и все происходящее на экране не имеет к нему никакого
отношения», – так обычно принято описывать подобное состояние в романах.
А вот хрена вам.
На деле же никакая пустота в нем не царила, и он ощущал себя
вполне адекватно обстоятельствам. Он не спал и не обкурился до глюков. Все
происходящее происходило с ним, только с ним и ни с кем, кроме него. Никаких
иллюзий, надежд, веры и… и любви. Уже – и любви тоже.
Вот так. Бывший старлей Алексей Карташ в одночасье
превратился в зэка. В одночасье оказался по одну сторону решетки с теми, кого
он усиленно охранял от рывков за эту самую решетку.
Чудны, право слово, дела твои, Господи…
– Не, брат, слышь, в самом-то деле, ты чего в «стакане»
сидишь? – не унимался «адидас». – «Бэсников» в «стаканы» вроде уже не
садят, не те времена…
Алексей опять прикрыл глаза, а тогда за него вступился один
из двоих конвоиров:
– Едальники заткнули все быром, – процедил сержантик
сквозь зубы. – Нарываетесь…
– Дык нарвались уже, командир, – скоренько переключил
«адидас» на него внимание. – По полной нарвались… Сигареткой бы угостил,
а? Когда еще покурить доведется по-людски…
– Я тя щас угощу, – беззлобно пообещал конвоир, не
пошевелившись.
На том беседы и прекратились. В отношении курения Карташ был
приравнен к контингенту. Что ж, ничего удивительного…