Черт подери и елки-палки! Карташу только здесь, в особнячке,
пришло это в голову: если вдуматься и вспомнить, то с Машкой он вообще ни разу
не занимался любовью в приличествующих для сего условиях, то бишь на кровати да
на свежих простынях! Места для любовных игрищ попадались все больше
экзотические да экстремальные: рояль, не шибко стерильный душ на безымянном
полустанке по дороге в Туркмению, кладовая в заброшенном городе,
полузатопленный «верещагинский» баркас (хотя нет, на баркасе была не Маша, но
это не суть важно), еще что-то, к романтике ничуть не располагающее… В общем,
форменная половая эксцентрика выходила, а не нормальные сексуальные отношения.
Машка, судя по всему, пришла к таким же выводам – и здесь, в загородном домике
Черского они занимались любовью иступленно, яростно, ненасытно, как будто в
первый раз. Или как будто в последний, как будто завтра с утреца их должны
повести к стенке…
Словом, обитали они как у Христа за пазухой, как говорится,
на полном соцобеспечении. Да и хозяин-барин Черский не донимал их назойливыми
визитами. Собственно, с тех пор, как Карташ переговорил с ним после возвращения
в сознание, Данил всего-то один раз и наведывался в свое загородное поместье.
Может быть, от сытой размеренной жизни на них вскоре и
напала бы скука. Да, вишь ты, не дали им дожить до скуки. В один из дней первой
половины октября в ворота въехал джип, из которого вместе с Черским выбрался
еще один знакомый Карташу человек. Этот человек уже однажды вламывался в жизнь
Карташа, как кабан в камыши, и воспоминания о той встрече Алексей никак не мог
причислить к приятным. С той самой их встречи все у Карташа, Грини и Маши
окончательно и бесповоротно пошло наперекосяк. Но никакого зла на
генерал-майора Кацубу бывший (ну да, наверняка уже бывший) старший лейтенант ВВ
не держал.
Через час они вдвоем с Кацубой отправились не куда-нибудь, а
на рыбалку. Оказывается, в километре от дома Черского протекала лесная речка.
На ее берегу, отыскав просвет среди облепивших воду кустов, они устроились с
максимальным рыболовным комфортом: на складных брезентовых стульчиках,
расстелив на земле газету и придавив ее приятной тяжестью литровой водочной
бутыли, буханкой хлеба и вскрытыми консервами. Ну и, конечно, для полного
порядку забросили в реку удочки.
– Видишь, как я прав, старлей, – наклонившись, Кацуба
достал из кармашка рюкзака сигареты. – В кои-то веки выдалось свободное
время, так почему же не отдохнуть как следует? По-нашему, по-бразильски?
Поймать простого русского окунька, сварганить из него ушицу, закусить ею
простую русскую водку. Давай разливай, старлей, – Кацуба показал на
бутылку шведского «Абсолюта». – Ничего не попишешь, традиция. Хошь не
хошь, а пей! Какая же иначе тогда у нас с тобой рыбалка будет? И поглядывай на
поплавок, старлей. Не забывай, зачем мы здесь на самом деле. На самом деле,
япона мать, мы рыбу ловим.
Хлопнули по первой из пластиковых стаканчиков, задымили.
– Хорошо сидим… – сказал Кацуба, по-кошачьи щурясь. –
Эх, плюнул бы на все, ушел на пенсию, вот так и сидел бы целыми днями, а потом
приходил домушки и засыпал перед телевизором, вытянув ноги в стоптанных тапках…
Вот оно, счастье-то, да? А чего, спроси, мне мешает так зажить? И я тебе
отвечу. Беспокойство натуры мешает, старлей, оно, проклятое… А как у тебя с
беспокойством натуры, кстати?
– А хрен его знает, – поразмыслив, сказал Алексей
чистую правду.
В общем-то, Карташ прекрасно понимал, что генерал-майор,
чем-то неуловимо похожий на кота, играет с ним сейчас, словно с мышкой. Однако
тут уж деваться некуда: как говорится, попала собака в колесо, пищи, но бежи.
– А ты ответь, как думаешь, – сказал Кацуба. –
Думаешь же ты сейчас, соколик, как пить дать, о том, с каких это щей цельный
генерал-майор отправился рыбачить со старлеем, который вдобавок то ли бывший
кадровый офицер, то ли еще действующий, пес его разберет. Дескать, как такие
чудеса понимать и как на них реагировать? Или возгордиться: во, де, как меня
ценят, во какой я ценный фрукт! Или все же испужаться, а ну как столь
ответственный товарищ прибыл сюда решать непростой вопрос: списать ли
беспокойного авантюриста-вэвэшника в расход или все же взять его в работу?
Карташ помолчал, а потом, тщательно взвешивая слова, сказал:
– Почему-то ситуация видится мне более простой. Некому
генерал-майору поручено руководство некой операцией. И ему нужны исполнители.
Возможно, ему нужны как раз люди, не засвеченные в связях с вашим… э-э…
ведомством. Ну, а так как генерал-майор привык все сполнять самотужки и человек
он в высшей степени острожный и недоверчивый, то он отправился лично прощупать
одного из кандидатов – на предмет подходит ли тот к делу. К тому же, посылать
кого-то из подчиненных – значит расширять круг посвященных, что всегда
нежелательно…
– Ишь ты какой догадливый сукин сын выискался, – с
непонятной интонацией произнес Кацуба, не по-рыбацки бросив окурок в
воду. – Все-то он знает, до всего своим умом доходит, комбинации
хитрожопые, понимаешь, строит. Достроился уже! Джеймс Бонд недоделанный,
«жентельмен удачи», блин! За твои проказы тебя, по-хорошему, следовало бы
плетьми драть на конюшне, покуда кости сквозь мясо не забелеют. И ежели
выживешь после этого, только тогда с тобой можно иметь дело… Наливай, давай, по
второй, чего сидишь-жмешься, как семиклассница в первый раз у гинеколога, как
призывник на медкомиссии! Ах ты, мать твою, чуть не прозевал тут с тобой…
Кацуба схватил удилище, резко подсек, но рыбина сорвалась с
крючка, ослепительно сверкнула на солнце чешуей и шлепнулась обратно в свою
водную стихию.
– Не везет мне в рыбалке, – вздохнул Кацуба. –
Наверное, повезет в любви. Вот, кстати, о любви…
Он залпом осушил пластиковый стаканчик с «Абсолютом»,
аппетитно крякнул и чуть погодя вновь заговорил:
– Представь себе на мгновенье, старлей, что мне больше
нечего делать, как только беспокоиться об устройстве твоей личной жизни. Я вот
и беспокоюсь. Хочу ее, понимаешь, устроить. Для чего отправляю тебя в город
трех революций, город, понимаешь, на Неве и Северную, етить ее, Венецию –
гулять и развлекаться. Поедешь, вернее, полетишь, вместе со своей
кралей-дролей. Причем шикарно загужуете там, я тебе скажу, аж завидки берут.
Жить будете в гостинице, станете фланировать по Невскому, по Эрмитажам
слоняться, по-над речкой Невой все той же гулять… И за что, спрашивается,
кому-то такое счастье? Короче, вытащил ты счастливый билет с надписью медовая
декада, поскольку эта лафа протянется аж десять дней. И попробуй после этого не
женись на девушке, как честный человек, я те самолично все женилки пообрываю
заместо ейных братьев и отцов… Что-нибудь имеешь возразить по существу,
старлей?
– По существу, конечно, возразить нечего, – аккуратно
сказал Карташ. – Однако хотелось бы увидеть картину маслом во всей, так
сказать, полноте…
– Во всей полноте, говоришь, – повторил Кацуба. –
Значит, не веришь в чистоту помыслов. А напрасно. Между прочим, единственная
малость, которая от вас с кралей потребуется – жить по расписанию,
составленному не ею и не тобой. И от этого расписания не отклоняться ни на
полдюйма. Ну, к примеру, в первый день питерского вояжа вы оба должны будете с
такого по такой-то час отсидеть, допустим, в кафе «Гастрит», за третьим
столиком слева от входа. Отсидели сколько нужно – и свободны до вечера, но
вечером должны пошлепать на балет и смотреть его обязательно из ложи бельэтажа
из кресел номер семь и восемь, а в антрактах непременно обязаны иттить в буфет
и там попивать исключительно коньяк с шоколадными конфетами. И так далее.
Короче, не задание, а сказка. Никаких погонь, заметь, и перестрелок… Ну, и
вторая есть малость, о которой, впрочем, и заикаться-то смешно, потому как сам
знаешь: ни при каких обстоятельствах, нигде, ни с кем, даже в постельке друг с
дружкой, даже если я самолично приеду и полезу к тебе со слюнявыми объятиями –
так вот ни ты, ни зазноба твоя не должны хоть взглядом обмолвиться, будто
выполняете чье-то там поручение. Видишь, боец, сколь мало я прошу… После
заучишь назубок, как пионер присягу, весь график своего движения. Вопросы есть?
Или пожелания с предложениями? Или, может, хочешь наотрез отказаться?