Возвращение в Панджруд - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Волос cтр.№ 84

“Что?”

“Ты не боишься этого Нахшаби?”

“При чем тут Нахшаби? И почему я должен его бояться?”

“Я неточно выразился. Не боишься ли ты того, что скоро случится благодаря его неумному рвению?”

“Прости, Юсуф, но я и сейчас не понимаю. Что ты имеешь в виду?”

“Он уже открыто толкует о том, что Бухара зря тратит время, не перенимая обычаи карматов. Разъясняет преимущества шиизма. Превозносит Фатимидов [47] ”.

“Ну да. Что тебя беспокоит? Подумаешь — похвала Фатимидам! При дворе эмира Назра похвала Фатимидам давно стала общим местом. Времена изменились в лучшую сторону: то, о чем в юности тебе приходилось говорить шепотом, сегодня можно сказать вслух”.

“Ну да. Эмир в восхищении от идей карматов в его изложении. Десяти лет не прошло, а уже никто не помнит, что они творили в Мекке”.

“Кто?”

“Ты тоже забыл? Карматы. Под видом паломников ворвались в город. Город разграбили, население частью убили, частью взяли в плен...”

“Да-да, я помню. Дикая история”.

“Разграбили ал-Ка’абу. Поскольку поклонение ей они, видишь ли, считают идолопоклонством. Выломали и раскололи “черный камень”. Увезли. Он до сих пор в Бахрейне”.

“Да, да”.

“А теперь эмир благосклонно кивает, слушая, как Нахшаби разъясняет преимущества общинного управления. Дескать, если делами государства будет ведать совет из шести старейшин и шести их заместителей, как у бахрейнских карматов, они будут принимать самые разумные решения. Страна расцветет, порядок упрочится. Это, мол, самый просвещенный, самый передовой способ правления... Каково? Сам-то Назр куда при этом денется? Куда денутся нынешние имамы, если Мавераннахр потянется к шиизму? Что делать при этом тюркской гвардии? Вояки твердолобы — раз предавшись вере в ее суннитском варианте, они никогда не поймут необходимости склониться к шиизму”.

“Вояки твердолобы, не спорю... но они вояки: подчиняются приказам. Прикажут быть шиитами — будут шиитами”.

“Сомневаюсь. Во всяком случае, это дело не одного дня. И не одного месяца. Год за годом, десятилетие за десятилетием. И потом, как бы ни нравилось кому общинное правление карматов, но если при этом, приняв свои самые разумные решения, они в соответствии с ними идут убивать и грабить, то мне в другую сторону”.

“Ты подождешь прихода Махди”.

“Перестань. Дело, в конце концов, не в форме принятия решений. Если решения принимают звери, то в общем-то все равно, сколько их участвует в голосовании — десять или сто”.

“Звери? Ну да. Если послушать все слова, что сказал человек со дня своего творения, подумаешь: это Бог. А посмотришь на дела, скажешь: это зверь”.

“Поэтому дело не в совете”.

“Но ты сам всегда...”

“Перестань! Что с того, что я сам всегда! Истина дороже самомнения. Не в совете дело, нет. Нужно смягчить сердца. А это не делается в одночасье. Нахшаби слишком спешит”.

“Может быть, он боится остаться в стороне?”

“Ну да. Вдруг кто-нибудь другой станет провозвестником новой веры нашего владыки? Золотой дождь прольется мимо”.

По-настоящему уснул только под утро.

Но тогда пришел сон об Абдаллахе.

Когда мальчику не было и трех лет, Бухару облетела история об одной женщине, потерявшей в степи ребенка. Она пошла собрать какой-то травы, дитя посадила на бугорок. Увлеклась своим делом, а когда хватилась, его не было.

Она бегала, звала — тщетно.

Вернулась в кишлак, собрала людей. Настал вечер, потом ночь. Не нашли.

И на следующий день не нашли.

Только через четыре дня на него кто-то наткнулся. Мальчик не мог стоять на ногах, но куда-то все еще упрямо полз. Неопасный, но упрямый зверек. Наверняка ему помог святой Хызр. Без участия праведника добром дело бы не кончилось.

Джафар был странно взволнован этой историей. Глядя на своего собственного малыша, снова и снова пытался вообразить, как же такое могло случиться.

Вот, допустим, черепаха. Если на нее внимательно смотреть, будет старательно грести траву первобытными лапами, но не проползет и двух саженей. А вот когда следить за ней наскучит и ты на минуту отвернешься, она тут же исчезнет и будет после долгих поисков обнаружена в самом дальнему углу сада, куда вопреки здравому смыслу успеет утечь. Так, что ли, и этот мальчик?

В его воображении именно Абдаллах оказывался в степи один-одинешенек, именно он сидел на бугре — сидел молча, не плакал. Уже наплакался, уже знал, что все равно на зов никто не приходит.

Он представлял, как медленно вокруг него встают из остывающей травы сумерки, как просыпаются вблизи тайные шорохи. Смутные, необъяснимые звуки: что-то тренькнуло вдалеке, зашуршало неподалеку... бесшумно мелькнула над головой чья-то опасная тень.

Где же святой Хызр? Где этот добрый старик, помогающий странникам, вечный печальник за чужие беды? Чем занят, почему медлит?

Сам того не желая, распалялся страхом: сердце начинало стучать часто и гулко. Сжимал кулаки, кусал губы, переживая острое раскаяние: как же недосмотрел! что сделал! как мог!

А потом Абдаллаха не стало, и это чуждое переживание, ставшее до странности своим, поселилось где-то в глубине души: спряталось, чтобы время от времени показываться во сне. Повторявшийся с малозначительными изменениями последовательности событий, сон был тягостен, мучительно обманчив — и все равно, если бы кто спросил, он не стал бы от него отказываться. Ведь это был единственный способ увидеть сына — его мальчика, его маленького рыцаря, в пятилетием возрасте покинувшего мир, чтобы — он верил! — дожидаться Воскресения где-то в тихих садах у подножия Господнего трона.

Проснулся в слезах, с чувством невосполнимой потери, непоправимого несчастья.

Но, как ни странно, чувствовал себя все-таки лучше, чем вечером: уже не так ныли мышцы, голова хоть побаливала, но прояснилась.

Зал поэтических собраний строил один индус. В нем, примыкавшем к покоям эмира, было шестнадцать колонн, четыре двери, восемь отдельных павильонов за решетчатыми перегородками. Стены украшены резным алебастром и позолотой: из прихотливого переплетения листвы и плодов выглядывает то свирепая морда черного вепря, то клюв цапли, взбросивший в небо трепыхающуюся лягушку, то влажный взгляд испуганного оленя.

Посреди зала, в квадрате четырех колонн, закрытое коврами возвышение высотой в один локоть: место царского трона.

Если бы до какого-нибудь въедливого имама дошло, что помещение создано в полном соответствии с заветами Авесты (к сожалению, в отличие от нее Коран умалчивал о конструктивных и архитектурных особенностях залов поэтических собраний), он бы, пожалуй, мог и возмутиться — по крайней мере, в пределах тех рамок, что отводились имамам во дворце эмира Назра.