Потом мы устроились за тихим, покрытым белой скатертью
столиком в углу просторной старомодной комнаты с расписным потолком и белыми
шелковыми гардинами и приступили к поглощению обильного новоорлеанского
завтрака, состоящего из яиц, бисквитов, жареного мяса, подливки и густой
маслянистой овсянки.
Я не мог не признать, что ситуация с пищей улучшалась по
мере продвижения на юг. Я также научился лучше есть, уже не так давился и не
царапал язык о зубы. Густой, похожий на сироп кофе моего родного города был
близок к совершенству. А за десерт в виде жареных в сахаре бананов любой
разумный смертный встал бы на колени.
Но несмотря на эти дразнящие радости и мою отчаянную надежду
на скорое прибытие отчета из Лондона, основной моей заботой оставалось
изложение Дэвиду всей моей горестной повести. Он снова и снова заставлял меня
вспоминать подробности, прерывал меня вопросами, так что рассказ получился куда
более пространным, чем это было с Луи, и он вызвал во мне значительно больше
боли.
Как в агонии переживал я заново свой наивный разговор с
Джеймсом, признавался, что оказался недостаточно предусмотрительным, что был
слишком самодоволен, считая, что простому смертному в жизни меня не провести.
За этим последовало позорное изнасилование, мучительное
описание времени, проведенного с Гретхен, жуткие ночные кошмары про Клодию и
расставание с Гретхен, чтобы вернуться домой, к Луи, который не понял ничего из
того, что я ему наговорил, настаивал на собственной интерпретации моих слов,
отказываясь дать мне то, что я искал.
К моим переживаниям примешивался и тот факт, что вся злость
меня оставила, и я чувствовал только всепоглощающую скорбь. Мысленно я снова
видел Луи, и теперь он уже не был моим ласковым, манящим любовником, теперь он
стал бесчувственным ангелом, прогнавшим меня со Двора Тьмы.
– Я понимаю, почему он отказал, – монотонно сказал я,
едва находя в себе силы вообще говорить об этом. – Наверное, я мог бы
раньше догадаться. И в глубине души я не верю, что он сможет продержаться
против меня до конца. Его просто увлекла возвышенная мысль о том, что я должен
отправляться спасать свою душу. Понимаешь, сам он так бы и поступил. И все-таки
он никогда бы не сделал ничего подобного. И он никогда меня не понимал.
Никогда. Вот почему он описывал меня в своей книге одновременно так ярко и так
убого. Если я останусь в этом теле, если ему станет предельно ясно, что я не
планирую уходить в джунгли Французской Гвианы с Гретхен, то в конце концов,
думаю, он мне уступит. Пусть даже я сжег его дом. Конечно, потребуются годы!
Годы в этом несчастном…
– Ты опять впадаешь в бешенство, – сказал Дэвид. –
Успокойся. И о чем ты вообще говоришь – сжег его дом?
– Я разозлился! – напряженно прошептал я. –
Господи! Не то слово – разозлился!
Я считал, что был слишком несчастен, чтобы злиться. Теперь
же я обнаружил, что это не так. Но я был слишком несчастен, чтобы продолжать
эту тему. Я сделал еще один глоток бодрящего густого черного кофе и как можно
лучше описал, как я увидел Мариуса при свете горящей лачуги. Это Мариус
захотел, чтобы я его увидел. Мариус вынес приговор, а я не очень понял, в чем
этот приговор заключался.
Теперь на меня все-таки наползло холодное отчаяние, стирая
последние следы злости, и я бессмысленно уставился в свою тарелку, на
полупустой ресторан, на блестящее серебро и салфетки, сложенные на свободных
местах, словно шапочки. Я посмотрел дальше, в приглушенно освещенный холл, где
все заволакивал жуткий полумрак, а потом взглянул на Дэвида, который, несмотря
на свой характер, свое сочувствие и свое обаяние, был не тем чудесным
существом, каким он представлялся моим вампирским глазам, но всего лишь
очередным смертным, хрупким, живущим на грани жизни и смерти, как и я сам.
Мне было тоскливо и плохо. Говорить я больше не мог.
– Послушай меня, – сказал Дэвид. – Я не верю, что
твой Мариус его уничтожил. Он не открылся бы тебе, если бы сделал такое. Я не
могу представить себе, что думает и чувствует подобное создание. Я даже не могу
представить себе, что думаешь и чувствуешь ты, а тебя я знаю не хуже, чем самых
дорогих и старых друзей. Но я не верю, что он бы это сделал. Он пришел, чтобы
выразить свой гнев, и это был приговор, да. Но держу пари, что он дает тебе
время, чтобы вернуть свое тело. А ты должен запомнить: как бы ты ни воспринял
выражение его лица, ты видел его глазами смертного.
– Я уже думал об этом, – тупо ответил я. – По
правде говоря, что мне остается делать, если не верить, будто мое тело еще
существует и я смогу его отобрать? – Я пожал плечами. – Я не умею
сдаваться.
Он улыбнулся мне приятной, искренней, теплой улыбкой.
– Ты пережил потрясающее приключение, – сказал
он. – Теперь, пока мы еще не спланировали, как поймать этого
прославленного карманника, позволь задать тебе один вопрос. И пожалуйста, не
выходи из себя. Я вижу, ты и в этом теле, как и в том, не понимаешь своей
собственной силы.
– Силы? Какой еще силы? Это слабая, хлипкая, вялая, мерзкая
смесь нервов и нервных узлов. Даже и слово «сила» не произноси.
– Чушь. Ты – крупный, сильный, здоровый мужчина весом около
ста девяноста фунтов, без унции лишнего жира! У тебя впереди пятьдесят лет
смертной жизни. Бога ради, пойми же, какие у тебя есть преимущества.
– Ладно, ладно. Я радуюсь. Как приятно – радоваться
жизни, – прошептал я, так как если бы я не шептал, то завыл бы. – И
сегодня в половине первого на улице меня может сбить грузовик! Господи, Дэвид,
неужели ты думаешь, что я не презираю себя за то, что не могу вынести
простейшие испытания? Мне противно. Мне противно быть этим слабым, трусливым
существом!
Я сел поудобнее, обводя глазами потолок, стараясь не чихать,
не кашлять, не плакать, не сжимать правую руку в кулак, чтобы стукнуть им прямо
по столу или по стене.
– Мне претит трусость! – прошептал я.
– Знаю, – доброжелательно сказал он. Несколько секунд
он изучал меня, потом промокнул губы салфеткой, взялся за свой кофе и
продолжил: – Предположим, что Джеймс все еще бегает в твоем теле, ты абсолютно
уверен, что хочешь еще раз совершить обмен, что ты действительно хочешь стать
Лестатом в твоем прежнем теле?
Я грустно посмеялся про себя.
– Как мне объяснить еще доступнее? – устало спросил
я. – Как, черт возьми, мне еще совершить обмен? Вот от какого вопроса зависит
здравость моего рассудка.
– Тогда в первую очередь мы должны определить
местонахождение Джеймса. Всю нашу энергию следует направить на эти поиски. Мы
не будем сдаваться, пока не убедимся, что Джеймса больше нет.
– У тебя все получается так просто! Как же нам это сделать?