– Я с вами, – очень медленно и осторожно произнесла она
по-французски. – Я вас защищу. – На моей руке лежала ее теплая мягкая
рука. С необычайной заботой она отвела мои волосы со лба.
Дом погрузился во тьму.
В камине горел огонь, а Гретхен лежала рядом со мной. Она
надела длинную фланелевую рубашку, белую и очень плотную; она распустила волосы
и обнимала меня, когда я дрожал. Мне нравилось ощущать на руке ее волосы. Я
прижимался к ней и боялся, что сделаю ей больно. Она снова и снова вытирала мое
лицо прохладной тканью. Ночь сгущалась, а с ней и мой панический ужас.
– Я не дам тебе умереть, – прошептала она мне на ухо.
Но я услышал страх, который она замаскировать не смогла. Я погрузился в
неглубокий сон, и сквозь него видел очертания комнаты, ее цвета и свет. Я снова
воззвал к остальным, умоляя Мариуса прийти мне на помощь. Мне чудились ужасные
вещи – что они наблюдают за мной, словно белые статуэтки Святой Девы и святой
Риты, и отказываются помочь.
Уже перед рассветом я услышал голоса. Пришел врач – усталый
молодой человек с желтоватой кожей и красными кругами вокруг глаз. Мне в руку
снова вонзилась игла. Я жадно пил ледяную воду, которую мне дали. Я не разбирал
ни слова из тихого бормотания доктора, да оно для меня и не предназначалось. Но
переходы интонации голоса были спокойными и уверенными. Я уловил слова
«эпидемия», «метель» и «невозможные условия».
Когда закрылась дверь, я взмолился, чтобы она вернулась.
– Рядом с твоим бьющимся сердцем, – прошептал я ей в
ухо, когда она вновь легла возле меня. Как приятно – ее нежные тяжелые руки,
большая бесформенная грудь, гладкая нога. Может быть, я слишком болен, чтобы
бояться.
– Спи, – сказала она. – Постарайся ни о чем не
волноваться. – Наконец-то я провалился в глубокий сон, глубокий, как снег
за окном, как темнота.
«Как думаешь, не пора ли тебе исповедаться? – спросила
Клодия. – Знаешь, ты действительно, как говорится, висишь на волоске».
Она сидела у меня на коленях и смотрела снизу вверх, положив
руки мне на плечи, а ее лицо находилось ближе чем в дюйме от моего.
У меня сжалось и взорвалось болью сердце, но нож был ни при
чем – только вцепившиеся в меня ручки и аромат раздавленных роз, исходивший от
ее мерцающих волос.
«Нет. Я не могу исповедаться, – ответил я дрожащим
голосом. – О Господи, что тебе от меня нужно?»
«Ты не жалеешь! И никогда не жалел! Ну скажи. Скажи правду.
Ты заслужил, чтобы я вонзила нож в твое сердце, сам знаешь – и всегда знал!»
«Нет!»
Я посмотрел на нее, на тонкую пряжу волос, и что-то во мне
сломалось. Я поднял ее, встал, усадил ее в кресло напротив и упал на колени у
ее ног.
«Клодия, послушай. Не я это начал. Не я сотворил мир! Это
зло существовало всегда. Оно притаилось в тени, поймало меня, взяло меня к
себе, а я делал то, что считал нужным. Не смейся надо мной, прошу тебя, не
отворачивайся. Не я создал зло! Не я сам себя создал!»
Она задумчиво и пристально следила за мной, и ее пухлый
ротик растянулся в красивой улыбке.
«У тебя были не только мучения, – сказал я, вцепляясь
пальцами в ее плечики. – Не только ад. Ну скажи, что не только. Скажи, что
было и счастье. Дьяволы бывают счастливы? Господи, я ничего не понимаю!»
«Ничего не понимаешь, но вечно что-нибудь делаешь, да?»
«Да, и не жалею об этом. Не жалею. Я прокричал бы это с
крыши самим Небесам. Клодия, я все совершил бы заново! – Я глубоко
вздохнул. И еще громче повторил: – Я все совершил бы заново!»
В комнате повисла тишина.
Она оставалась невозмутимой. Разозлилась ли она? Удивилась?
Глядя в ее лишенные выражения глаза, я не мог понять.
«О, да, ты действительно порочен, отец мой, – тихим
голоском произнесла она. – И как ты с этим живешь?»
Дэвид отвернулся от окна. Он возвышался над ее плечом и
смотрел на меня сверху вниз – я стоял перед ней на коленях.
«Я – идеал своего племени, – сказал я. – Я –
идеальный вампир. Глядя на меня, вы видите Вампира Лестата. Никто не затмит
фигуру, которую вы видите перед собой. Никто! – Я медленно встал. – Я
не раб времени и не закаленный тысячелетиями бог; я не фокусник в черном
плаще и не унылый скиталец. У меня есть совесть. Я знаю, что хорошо, а что –
плохо. Я знаю, что делаю, и продолжаю в том же духе. Я – Вампир Лестат. Вот
твой ответ. Делай с ним что хочешь».
Светало. Бесцветное, но яркое вставало над снегом солнце.
Гретхен спала, обхватив меня руками.
Она не проснулась, когда я сел и потянулся к стакану воды.
Безвкусной, но прохладной.
Чуть позже она открыла глаза и резко села, ее светлые волосы
упали на щеки, обрамляя сухое, чистое, полное неуловимого света лицо.
Я поцеловал ее в теплую щеку и почувствовал, как ее пальцы
дотронулись до моей шеи, а потом до моего лба.
– Ты вынесла меня оттуда, – сказал я хриплым дрожащим
голосом. Откинувшись на подушки, опять ощутил слезы на щеках и, закрывая глаза,
прошептал: «Прощай, Клодия», надеясь, что Гретхен меня не слышит.
Когда я проснулся, она приготовила мне большую чашку
бульона, который я выпил и нашел почти вкусным. На тарелке поблескивали
разрезанные яблоки и апельсины. Я жадно съел и их, поразившись хрусту яблок и
сочности волокон апельсинов. За этим последовала горячая смесь крепкого ликера,
меда и кислого лимона, которая мне так понравилась, что она не замедлила
приготовить мне еще.
Я опять подумал, как она похожа на гречанку с картины Пикассо,
крупная и светлая. У нее были темно-коричневые брови и светлые глаза – почти
бледно-зеленые, – что придавало ее лицу убежденное и невинное выражение.
Она была немолода, эта женщина, благодаря чему в моих глазах становилась
намного красивее.
В ответ на мой вопрос она с рассеянным, немного не от мира
сего видом кивнула и сказала, что мне лучше.
Она явно погрузилась в собственные мысли. Долго стояла и
смотрела на меня, словно я представлял для нее загадку, а потом очень медленно
наклонилась и приложила свои губы к моим. По моему телу пробежала резкая дрожь
волнения.
Я снова заснул.
Никакие сны мне не снились.
Такое впечатление, что я всегда был человеком, всегда жил в
этом теле, – и какую же я испытывал благодарность за мягкую чистую
постель!
День. Голубые заплатки за кронами деревьев.