– Мой самый большой грех заключается в том, что я прекрасно
провожу время, оставаясь самим собой. Да, есть и чувство вины, и моральное
неприятие самого себя, но мне хорошо. Я сильный, я – создание с сильной волей и
сильными страстями. Пойми, вот в чем суть дилеммы: почему мне так нравится быть
вампиром, почему я получаю такое удовольствие, если это порочно? Да это старая
история. Ее придумывают люди, собирающиеся на войну. Они говорят себе, что для
войны есть причина. А потом начинают испытывать возбуждение от убийства – как
дикие звери. А звери знакомы с этим чувством, знакомы не понаслышке. Волки,
например. Они знают, что значит трепетать, разрывая добычу на клочки. И я знаю.
Она надолго погрузилась в раздумья. Я потянулся и дотронулся
до ее руки.
– Давай, ложись и поспи, – сказал я. – Полежи со
мной еще. Я тебя не трону. Не получится. Я слишком болен. – Я тихо
усмехнулся. – Ты очень красивая. Мне бы и в голову не пришло тебя обидеть.
Я только хочу, чтобы ты была рядом. Уже ночь, поздно, и мне тебя не хватает.
– Ты все говоришь всерьез, да?
– Конечно.
– Ты понимаешь, что ты совсем как ребенок, правда? Ты
обладаешь великой простотой. Простотой святого.
Я засмеялся.
– Дорогая моя Гретхен, в самом главном ты меня и не
понимаешь. Хотя, может быть, как раз и понимаешь. Если бы я поверил в Бога,
поверил бы в спасение, то, полагаю, мне пришлось бы стать святым.
Она призадумалась, а потом тихо сообщила мне, что взяла
отпуск в своей иностранной миссии всего лишь месяц назад. Она приехала в
Джорджтаун из Французской Гвианы, чтобы учиться в университете, а в больнице
работала на добровольных началах.
– Знаешь, по какой причине я на самом деле взяла
отпуск? – спросила она.
– Нет. Расскажи мне.
– Я хотела познать мужчину. Теплоту его присутствия рядом –
всего на один раз. Мне сорок лет, а я так и не узнала, каково это – быть с
мужчиной. Ты говоришь о моральном неприятии. Это твое выражение. У меня
возникло неприятие собственной девственности – самого совершенства моего
целомудрия. Мне показалось, несмотря на веру, что это проявление трусости.
– Понимаю, – ответил я. – Естественно, добрые дела
в миссии в конечном счете не имеют ничего общего с целомудрием.
– Нет, имеют, – возразила она. – Но лишь потому,
что тяжелый труд возможен только тогда, когда человек имеет одну-единственную
цель и не принадлежит никому, кроме Бога.
Я не мог не признать, что понимаю ее мысль.
– Но если самопожертвование становится препятствием для
работы, то лучше познать любовь мужчины, да?
– Так я и подумала, – сказала она. – Да. Познать и
потом вернуться к труду во имя Бога.
– Вот именно.
Медленным, мечтательным голосом она произнесла:
– Я подыскивала себе мужчину. На этот случай.
– Вот и ответ – зачем ты привезла меня сюда.
– Может быть. Бог знает, как я всех боялась. Но тебя я не
боюсь. – Она посмотрела на меня так, будто ее удивили собственные слова.
– Давай, ложись и спи. У меня еще есть время выздороветь, а
у тебя – проверить, чего ты на самом деле хочешь. Мне бы и в голову не пришло
взять тебя силой и вообще поступить с тобой жестоко.
– Но если ты дьявол, почему ты говоришь так по-доброму?
– Я же сказал, в этом-то и загадка… или отгадка – одно из
двух. Ладно, хватит, ложись ко мне.
Я закрыл глаза. Я чувствовал, как она забирается под одеяло,
как ее теплое тело прижимается ко мне, как ее рука ложится мне на грудь.
– Знаешь, – сказал я, – это почти хорошо, этот
аспект смертной жизни.
Я уже засыпал, когда услышал ее шепот:
– Кажется, я знаю, почему и ты тоже взял отпуск. А сам ты,
может быть, этого не знаешь.
– Разумеется, ты мне не веришь, – вяло прошептал я, и
слова мои слились в неразборчивое пробормотание. Как восхитительно – обхватить
ее рукой, уткнуть ее лицом в свою шею. Я целовал ее волосы и наслаждался их
мягкой упругостью на своих губах.
– Существует тайная причина, почему ты спустился на
землю, – говорила она, – почему ты принял тело человека. Та же
причина, что и у Христа.
– И что же это за причина?
– Искупление, – сказала она.
– Ах да, спасение. Как мило.
Я хотел добавить, что об этом даже и помыслить невозможно,
но уже ускользал в сон. И знал, что Клодии в нем не будет.
Возможно, это вообще был не сон, а всего лишь воспоминание.
Я стоял в амстердамском музее вместе с Дэвидом, и мы смотрели на великую
картину Рембрандта.
Спасение. Что за мысль, что за милая, экстравагантная,
недостижимая мечта… Как хорошо найти единственную на свете смертную женщину,
кому такое может прийти в голову всерьез.
А Клодия больше не смеялась. Потому что Клодия была мертва.
Глава 15
Раннее утро, почти рассвет. Час, когда прежде я, усталый,
полувлюбленный в изменчивое небо, часто погружался в размышления.
Я медленно и тщательно вымылся; маленькая, тускло освещенная
ванная заполнилась паром. Голова была ясной, и я был счастлив, словно передышка
от болезни сама по себе уже являлась причиной для радости. Я медленно выбрил
лицо, пока кожа не стала идеально гладкой, а потом, порывшись в шкафчике за
зеркалом, нашел то, что искал: маленькие резиновые презервативы, которые
сохранят ее в безопасности, предотвратят появление ребенка и не дадут этому
телу посеять в ней какое-нибудь темное семя, способное нанести ей
непредсказуемый вред.
Забавные вещицы – перчатки для органа. Я бы с удовольствием
выбросил их в помойку, но твердо вознамерился не повторять прежних ошибок.
Я тихо закрыл зеркальную дверцу. И только тогда заметил
прикрепленную к ней телеграмму – пожелтевший бумажный прямоугольник с бледными
нечеткими буквами:
«ГРЕТХЕН, ВЕРНИСЬ, ТЫ НУЖНА НАМ. НИКАКИХ ВОПРОСОВ. МЫ ЖДЕМ
ТЕБЯ».
Дата отправки совсем свежая – несколько дней назад. Послано
из Каракаса, Венесуэла.
Я подошел в кровати, стараясь не производить ни звука,
приготовил на столе орудие предосторожности, снова лег рядом с ней и начал
целовать ее нежный спящий рот.