– Зачем ты так говоришь? Ты не мог бы так поступить со
мной, – сказал он.
– Конечно, мог бы. Так и будет. Все это время я твердил
тебе, что во мне живет зло. Я говорил тебе, что я и есть дьявол. Дьявол из
твоего «Фауста», дьявол из твоих видений, тигр из моего сна!
– Нет, это неправда. – Он вскочил на ноги, перевернув
за собой стул, и чуть не потерял равновесие. Он шагнул назад, в комнату. –
Ты не дьявол, и ты сам это понимаешь. Не делай этого со мной! Я
запрещаю! – Он стиснул зубы, произнося последние слова. – В сердце
своем ты такой же человек, как и я. И ты этого не сделаешь.
– Черта с два, – ответил я. Я засмеялся. Ничего не мог
с собой поделать. – Дэвид, Верховный глава ордена. Дэвид, жрец кандомбле.
Он попятился по выложенному плиткой полу, теперь полностью
осветились его лицо и напряженные, сильные мускулы рук.
– Хочешь со мной драться? Это бесполезно. Никакая сила на
земле меня не остановит.
– Я скорее умру, – сказал он тихим придушенным голосом.
Его лицо темнело, к нему приливала кровь. Ах, кровь Дэвида.
– Я не дам тебе умереть. Что же ты не вызываешь своих старых
бразильских духов? Уже не помнишь, как это делается, да? Сердце у тебя к этому
не лежит. Но, если ты их и вызовешь, пользы не будет.
– Ты не можешь этого сделать, – сказал он, пытаясь
овладеть собой. – Ты не сможешь отплатить мне таким образом.
– Да, вот так дьявол расплачивается со своими помощниками!
– Лестат, я же помог тебе справиться с Рагланом! Я помог
тебе восстановить твое тело, и где же твоя клятва верности? Куда делись твои
слова?
– Я обманул тебя, Дэвид. Я обманываю как себя, так и всех
остальных. Вот чему меня научила моя экскурсия в этой плоти. Дэвид, ты меня
удивляешь. Ты злишься, очень злишься, но не боишься. Ты похож на меня, Дэвид –
вы с Клодией единственные, кто действительно обладает моей силой.
– Клодия, – кивнул он. – Ах да, Клодия. У меня
есть для тебя кое-что, дорогой друг. – Он отошел, намеренно повернувшись
спиной, чтобы я оценил бесстрашие жеста, и медленно, отказываясь торопиться,
подошел к стоявшему у кровати сундуку. Когда он обернулся, в руке его был
маленький медальон. – Из Таламаски. Медальон, что ты описывал.
– А, медальон. Давай сюда. – Только сейчас я заметил,
как дрожат его руки, управляясь с овальным золотым футлярчиком. И пальцы, не
так уж хорошо он с ними знаком, правда? Наконец он открыл его и швырнул мне;
я посмотрел на миниатюру – ее лицо, ее глаза, ее золотые кудри. Ребенок,
глядящий на меня из-под маски невинности. Или это не маска?
И постепенно из обширного затуманенного водоворота памяти
выплыл момент, когда я впервые бросил взгляд на эту безделушку с золотой
цепочкой… когда на темной грязной улице я наткнулся на зачумленную лачугу, где
лежала ее мертвая мать, а сам смертный ребенок стал пищей для вампира –
крошечное белое тельце беспомощно трепетало в объятиях Луи.
Как же я смеялся над ним, как тыкал в него пальцем, а потом
схватил с вонючей постели тело мертвой женщины – матери Клодии – и принялся
танцевать с ним по комнате. А на ее шее поблескивали золотая цепь и медальон,
ибо даже самый наглый вор не вошел бы в лачугу, чтобы украсть пустячок из самой
утробы чумы.
Роняя бедный труп, я схватил его левой рукой. Замок
сломался, я раскрутил цепочку над головой, словно небольшой трофей, и бросил в
карман, переступая через тело умирающей Клодии, чтобы побежать по улице
вдогонку за Луи.
Только несколько месяцев спустя я обнаружил его в том самом
кармане и поднес его к свету. Когда писали этот портрет, она была живым
ребенком, но Темная Кровь придала ей то же приторное совершенство, что и
художник. Это была моя Клодия, и я оставил медальон в сундуке, а как он попал в
Таламаску или в другое место, я не знаю.
Я держал его в руках. Я поднял глаза. Я как будто только что
побывал в том полуразрушенном доме, но вернулся сюда и увидел Дэвида. Он что-то
говорил, но я его не слышал, а теперь до меня отчетливо донесся его голос.
– Ты сделаешь это со мной? – спросил он, и тембр голоса
выдал его точно так же, как и дрожащие руки. – Посмотри на нее. Ты
сделаешь это со мной?
Я взглянул на ее крошечное личико, а потом на него.
– Да, Дэвид, – сказал я. – Я говорил ей, что
повторю все заново. И повторю с тобой.
Я перебросил медальон из комнаты через крыльцо, через песок
– в море. Цепочка на миг оставила на небе золотую царапину, а потом исчезла,
словно растворилась в прозрачном свете.
Он отскочил назад с удивившей меня скоростью и прижался к
стене.
– Не надо, Лестат.
– Не спорь со мной, старый друг. Не трать зря силы. У тебя
впереди еще целая ночь открытий.
– Ты этого не сделаешь! – выкрикнул он так низко, что
его голос больше походил на гортанный рев. Он сделал выпад, как будто считал,
что сможет сбить меня с ног, ударил двумя кулаками в грудь, но я не
пошевелился. Он упал, ударился и уставился на меня с выражением неподдельного
гнева в полных слез глазах. Кровь опять бросилась ему в лицо, отчего оно стало
еще темнее. И только теперь, увидев всю тщетность любой попытки защититься, он
решил бежать.
Не успел он домчаться до крыльца, как я схватил его за
горло. Пока он бешено сопротивлялся, как зверь, чтобы оторвать от себя мои
пальцы и высвободиться, я массировал его шею. Я медленно приподнял его и, легко
подставив под его затылок левую руку, впился зубами в тонкую, ароматную молодую
кожу и принял первый пузырящийся поток крови.
Ах, Дэвид, любимый Дэвид. Никогда еще я не погружался в
душу, которую так хорошо знал. Что за густые и удивительные картины меня
окружили: мягкий, прекрасный солнечный свет, рассекающий заросли секвой, хруст
высокой травы в вельдте, грохот огромного ружья и дрожание земли под гулкими
слоновьими шагами. Я увидел все: все бесконечные летние дожди, омывающие
джунгли, вода, затопляющая сваи и крыльцо, сверкающая в небе молния, а за ними
– бунтующее, грохочущее, обвиняющее сердце: «Ты меня предал, ты меня предал, ты
забираешь меня против воли», – и густая, вкусная, соленая, жаркая кровь.
Я отбросил его назад. Для начала хватит. Я смотрел, как он с
трудом поднимается на колени. Что видел он в те секунды? Узнал ли он, как темна
и своевольна моя душа?
– Ты меня любишь? – сказал я. – Я твой
единственный друг во всем мире?
Я наблюдал, как он ползет по полу. Он ухватился за ножку
кровати и поднялся, потом у него закружилась голова, и он снова упал. И опять
постарался встать.
– Ну давай, помогу! – сказал я. Я развернул его, поднял
и вонзил зубы в прежние крошечные ранки.