Здесь нужно будет устроить себе логово, подумал я, в простом
жестком саркофаге с крышкой, которую смертный и надеяться не будет сдвинуть с
места. Несложно будет оборудовать под фронтоном небольшую комнату и снабдить ее
плотными бронзовыми дверями по моему дизайну. А проснувшись, я буду спускаться
в дом, такой же, как и в те чудесные десятилетия, только повсюду меня будут
окружать все технологические чудеса, какие могут мне понадобиться. Прошлого не
вернуть. Прошлое окончательно померкнет.
– Не правда ли, Клодия? – прошептал я, останавливаясь в
задней гостиной. Ответа не было. Ни звуков клавикордов, ни канареек в клетке.
Но я опять заведу певчих птиц, да, много птиц, и в доме не будет смолкать
музыка Гайдна и Моцарта.
«О, дорогая моя, жаль, что тебя здесь нет!»
А моя темная душа снова счастлива, потому что долгое горе ей
попросту незнакомо и потому что боль – это глубокое черное море, в котором я
утону, если не буду уверенной рукой направлять по волнам свое суденышко, прямо
к солнцу, которое никогда не встанет.
Уже было за полночь, городок вокруг меня мурлыкал свою песню
– хор смешавшихся голосов, щелканье далекого поезда, тихий вибрирующий свисток
над рекой и громыхание транспорта на Рю-Эспланад.
Я вошел в старую гостиную и взглянул на бледные блестящие
заплатки света, пробивавшегося сквозь дверные панели. Я лег на голый пол, Моджо
улегся рядом, и мы заснули.
Сны о ней мне не снились. Зачем же я тихо плачу, когда
настал час вернуться к безопасному склепу? И где Луи, мой предатель, упрямец
Луи? Больно. Да, и будет еще больнее, ведь я скоро его увижу.
Я резко осознал, что Моджо слизывает кровавые слезы с моих
щек. – Нет. Не смей, нельзя! – сказал я, закрывая ему рот
рукой. – Эту кровь – никогда, никогда. Злую кровь. – Я был потрясен.
Он сразу подчинился и слегка попятился от меня – как всегда неторопливо и с
достоинством.
Устремленные на меня глаза – совсем как у демона. Что за
обман! Я снова поцеловал его в самую нежную часть длинной мохнатой морды, под
самыми глазами.
Я еще раз подумал о Луи, и меня резанула боль, словно кто-то
из старейших нанес мне удар прямо в грудь.
Мне было так горько, что я не управлял своими эмоциями и
несколько секунд не мог ни о чем думать и ничего не чувствовал, кроме этой
боли.
Мысленно я представил себе остальных. Я вызывал их лица,
словно Эндорская ведьма, стоящая над котлом и вызывающая образы мертвых.
Маарет и Мекаре, рыжеволосые близнецы, предстали передо мной
вместе – самые древние из нас, они, возможно, и не ведали о моей дилемме, так
удалились они от нас и в возрасте, и в мудрости, так глубоко погрузились в
собственные неизбежные вневременные заботы; я представил себе Эрика, и
Маэла, и Хаймана – их интерес ко мне был весьма ограничен, даже если они
сознательно отказались прийти ко мне на помощь. Они никогда не были моими
спутниками. Что мне до них? Потом я увидел Габриэль, мою возлюбленную мать,
кому, естественно, не узнать о грозившей мне ужасной опасности – она,
несомненно, скитается по какому-то далекому континенту, общается только с
неодушевленными предметами, как всегда. Я не знал, пьет ли она еще человеческую
кровь; всплыло смутное воспоминание, как она описывала схватку с неким темным
лесным зверем. Обезумела ли она, моя мать, там, куда ушла? Вряд ли. Что она до
сих пор жива, я был уверен. Что я никогда не смогу найти ее, я не сомневался.
Следующей я представил себе Пандору. Пандора, возлюбленная
Мариуса, возможно, давно уже погибла. Созданная Мариусом в эпоху Древнего Рима,
она была на грани отчаяния, когда я видел ее в последний раз. Несколько лет
назад она без предупреждения покинула нашу последнюю настоящую общину на
острове Ночи – ушла одна из первых.
Что касается Сантино, итальянца, то о нем я почти ничего не
знал. И ничего не ждал. Он молод. Может быть, мои крики не долетели до его
ушей. А если и долетели, зачем ему их слушать?
Потом я увидел Армана. Мой старый враг и друг Арман. Мой старый
противник и спутник Арман. Арман, ангельское дитя, создатель острова Ночи,
нашего последнего дома.
Где Арман? Арман намеренно оставил меня выпутываться
самостоятельно? Почему бы и нет?
Позвольте мне теперь обратиться к Мариусу, великому древнему
властелину, который с любовью и нежностью создал Армана много веков назад;
Мариусу, которого я искал столько десятилетий; Мариусу, настоящему Сыну
Тысячелетий, который провел меня в глубины нашей бессмысленной истории и
пригласил меня помолиться в храме Тех, Кого Следует Оберегать.
Те, Кого Следует Оберегать. Умерли, исчезли, как и Клодия.
Ибо наши цари и царицы могут погибнуть точно так же, как и нежные, внешне юные
дети.
А я остался. Я здесь. У меня много сил.
И Мариус, подобно Луи, знал о моих страданиях! Он знал и
отказался помочь.
Мой гнев усиливался и становился опасен. Может быть, Луи
где-то рядом, на одной из соседних улиц? Я сжал кулаки, пытаясь побороть этот
гнев, отбиваясь от его беспомощного и неизбежного проявления.
Мариус, ты отвернулся от меня. Я, в общем-то, не удивился.
Ты всегда был учителем, отцом, верховным жрецом. За это я тебя не ненавижу. Но
Луи! Мой Луи! Я никогда ни в чем не мог тебе отказать, а ты отверг меня!
Я понял, что здесь оставаться нельзя. Я недостаточно доверял
себе, чтобы встретиться с ним. Еще рано.
За час до рассвета я отвел Моджо в его сад, поцеловал на
прощание и быстро пошел к окраинам старого города, пересек предместье Мариньи и
оказался на болотах; там я поднял руки к звездам, плывущим в облаках с таким
ярким блеском, и поднимался выше, выше и выше, пока не погрузился в песню ветра
и мечущихся мельчайших воздушных потоков и радость от сознания того, какими я
обладаю дарами, не завладела всецело моей душой.
Глава 30
Должно быть, я путешествовал по миру целую неделю. Сначала я
отправился в Джорджтаун и нашел ту хрупкую, жалкую молодую женщину, которую так
непростительно изнасиловало мое смертное воплощение. Теперь она представлялась
мне экзотической птицей; она напрягала зрение, пытаясь рассмотреть меня в
пахучей темноте диковинного смертного ресторанчика, и не желала признаваться,
что та встреча с «моим другом из Франции» вообще имела место; но когда я вложил
ей в руку старинные четки, сделанные из изумрудов и бриллиантов, она застыла от
изумления.
– Продай их, если хочешь, chéri, – сказал
я. – Он хотел, чтобы ты использовала их на любые цели, какие пожелаешь. Но
скажи мне одну вещь. Ты зачала ребенка?
Она покачала головой и прошептала:
– Нет.