Бывает ли, что зверь выглядит таким устрашающим, когда он
полон спокойной, ласковой любви? Чудесное сочетание. Я опустился на колени на
старые плиты, поборолся с ним, перекатил его на спину и спрятал голову в густом
мохнатом воротнике у него на груди. Он ворчал, попискивал и издавал все те
высокие звуки, какими собаки признаются в любви. А как я любил его в ответ!
Что до моей квартиросъемщицы, милой старушки, наблюдавшей за
нами из кухонной двери, она расплакалась, узнав, что он уходит. Мы сразу
заключили сделку. Она станет содержать его, а я буду заходить за ним через
садовые ворота, когда пожелаю. Просто божественно, ибо нечестно по отношению к
нему ожидать, что он станет спать со мной в склепе, и мне ведь не нужен такой
хранитель, каким бы красивым ни рисовался мне тогда этот образ.
Я нежно и быстро поцеловал старушку, дабы она не
почувствовала, что находится в непосредственной близости к демону, и отправился
восвояси вместе с Моджо – гулять по симпатичным узким улочками Французского
квартала и посмеяться про себя над тем, как таращатся на Моджо смертные, какой
крюк они делают, чтобы его обойти, как они его боятся, в то время как опасаться
следует… сами знаете кого.
Следующей моей остановкой было здание на Рю-Рояль, где мы
вместе с Клодией и Луи провели пятьдесят потрясающих, блистательных лет земного
существования в первой половине прошлого века, – полуразрушенный дом, я
уже его описывал.
В этом владении со мной должен был встретиться один молодой
человек – способная личность, обладающая репутацией того, кто умеет превратить
унылые дома в сравнимые с дворцами особняки, и я провел его по лестнице в
загнивающую квартиру.
– Я хочу, чтобы все было как сто лет назад, даже
больше, – сказал я ему. – Но обратите внимание: ничего американского,
ничего английского. Ничего викторианского. Все должно быть только французское.
Я повел его на веселую экскурсию по дому, в ходе которой он делал поспешные
записи в своей книжечке, хотя в темноте почти ничего не видел, а я говорил ему,
какие обои хочу видеть здесь, какого оттенка должна быть эмаль на этой двери,
какое глубокое кресло закруглит этот угол и какого типа индийские или
персидские ковры он должен приобрести для тех или иных полов.
Ну и острая у меня память.
Снова и снова я предупреждал его, чтобы он записывал каждое
мое слово.
– Вы должны найти греческую вазу – нет, копия не подойдет,
она должна быть вот такой высоты, с танцующими фигурами. Разве не ода Китса
вдохновила меня на эту покупку? И куда делась та урна?
А вон тот камин, это не та доска. Нужно найти белую доску, с
завитками, изогнутую над решеткой. Да, и эти камины, их следует починить. Надо,
чтобы в них можно было жечь уголь.
Я поселюсь здесь, как только вы закончите, – сказал я
ему. – Так что вы должны поторопиться. Да, еще одно предупреждение. Все,
что вы найдете в этом помещении, все, что спрятано за старой штукатуркой,
непременно отдайте мне.
Как приятно было стоять под этими высокими потолками, как
радостно будет увидеть отреставрированные лепные карнизы, которые пока что
крошатся. Я чувствовал себя совершенно свободным и спокойным. Прошлое здесь, но
его здесь нет. Нет больше шепчущихся призраков, если они вообще были.
Я медленно описывал, какие хочу люстры; когда мне не
приходило на ум название, я рисовал словесные картины того, что здесь когда-то
было. Кое-где я хочу поставить и масляные лампы, хотя, конечно, электрическое
освещение должно присутствовать в неограниченных количествах, а разнообразные
телевизоры мы спрячем в красивых шкафчиках, чтобы не испортить впечатление. А
там будет шкафчик для моих видеокассет и лазерных дисков, и здесь тоже нужно
найти что-нибудь подходящее – расписной восточный стенной шкаф даст нужный
эффект. Телефоны спрячьте.
– И факсимильный аппарат! Мне необходимо завести это
современное чудо! Найдите куда спрятать и его. Кстати, можно использовать эту
комнату под кабинет, только пусть она будет элегантной и красивой. Вещи,
сделанные не из отполированной латуни, тонкой шерсти или лакированного дерева,
не должны попадаться на глаза. В этой комнате я хочу фреску. Вот, я вам покажу.
Ну, смотрите, видите обои? Вот это фреска и есть. Приведите фотографа,
запечатлейте каждый дюйм, а уж тогда начинайте реставрацию. Работайте усердно,
но очень быстро.
Наконец мы покончили с мрачным сырым помещением. Теперь пора
было обсудить задний двор со сломанным фонтаном и то, как следует
отреставрировать старую кухню. Я хочу посадить бугенвиллею, вьюнок и гигантский
гибискус, да, я только что видел этот очаровательный цветок на Карибах, и,
конечно, лунный цвет. И банановые деревья тоже хочу. Старые стены рассыпаются.
Залатайте их. Подоприте. А наверху, на заднем крыльце, я хочу высадить
папоротники, разные виды тонких папоротников. Опять теплеет, да? Им будет
хорошо.
Теперь еще раз наверх, пройдем через длинную коричневую
полость дома на парадное крыльцо.
Я вломился во французские двери и ступил на гнилые половицы.
Изящные старые железные перила не так уж проржавели. Крышу, конечно, надо
переделать. Но скоро я усядусь на ней, как бывало делал в те дни, и понаблюдаю
за прохожими на той стороне улицы.
Конечно, верные и ревностные читатели моих книг смогут иной
раз меня заметить. Читатели мемуаров Луи, которым удалось разыскать квартиру,
где мы жили, разумеется, узнают этот дом.
Ну и пусть. Они поверили в них, но это не означает, что они
им верят. И кто такой еще один светлолицый молодой человек, улыбающийся им с
высокого балкона, опираясь руками на перила? Я никогда не стану пить кровь этих
нежных, невинных смертных – даже когда они обнажают передо мной горло и
говорят: «Лестат, прямо сюда!» (А такое случалось на Джексон-сквер, читатель, и
не один раз.)
– Вы должны поторопиться, – сказал я молодому человеку,
не перестававшему делать пометки, производить измерения, бормотать про себя о
цветах и тканях; он периодически вздрагивал, обнаруживая Моджо рядом с собой,
перед собой или под ногами. – Я хочу, чтобы к лету все было
сделано. – Он порядочно трясся, когда я его отпустил. Мы же с Моджо остались
в старом здании одни.
Чердак. Прежде я никогда туда не ходил. Но туда вела
лестница, скрытая черным ходом, как раз за задней гостиной, той самой, где
Клодия как-то раз рассекла мою тонкую белую кожу молодого вампира огромным
сверкающим ножом. Именно туда я и направился, поднялся в низкие комнаты под
покатой крышей. Высоты потолков как раз хватало, чтобы мужчина шести футов
ростом мог не нагибаться, а слуховые окна с фасада пропускали уличный свет.