– Он заставил меня поверить, что он – это ты! – сказал я,
пытаясь сосредоточиться. – Он притворился тобой. О Господи, я излил ему
всю свою скорбь, Дэвид. Он сидел, слушал меня и высасывал продолжение. А потом
попросил Темный Дар. Он сказал, что передумал. Он заманил меня в комнату, чтобы
я дал ему Темный Дар, Дэвид! Как мерзко. О другом я и не мечтал, но при этом
знал, что здесь что-то не так! В нем было что-то зловещее. Да, можно было
догадаться, но я ничего не заметил! Какой же я дурак!
– Тело и душа, – отозвался гладкокожий, уравновешенный
молодой человек напротив. Он снял полосатый пиджак, кинул его на соседний стул
и принял прежнюю позу, скрестив руки на груди. Ткань водолазки выгодно
подчеркивала его мускулы, а белоснежный хлопок оттенял кожу, придавая ей еще
более яркий оттенок темно-золотистого загара.
– Я тебя понимаю, – совершенно естественно сказал
приятный британский голос. – Это большое потрясение. Я пережил то же самое
всего несколько дней назад, в Новом Орлеане, когда передо мной в этом теле
появился мой единственный на свете друг. И я прекрасно понимаю – можешь больше
не спрашивать, – что мое тело, вероятно, умирает. Просто я не знаю, что мы
можем сделать.
– Во всяком случае, подходить к нему нельзя, это точно! Если
ты приблизишься к нему на расстояние нескольких футов, Джеймс может учуять твое
присутствие и сосредоточиться на том, чтобы выбраться из тела.
– Думаешь, Джеймс все еще там? – спросил он, подняв
брови, в точности как их всегда поднимал Дэвид, когда разговаривал, потом
чуть-чуть наклонил вперед голову и едва не улыбнулся.
Дэвид с таким лицом! Тембр голоса остался практически без
изменений.
– А… что… ну да, Джеймс. Да, Джеймс все еще там! Дэвид, он
получил удар по голове! Помнишь, что мы обсуждали. Если я буду его убивать, то
должен нанести быстрый удар по голове. Он что-то бормотал о своей матери. Он
все повторял, что она нужна Раглану. Когда я уходил, он был в том теле.
– Понятно. То есть, мозг функционирует, но серьезно
поврежден.
– Вот именно! Ты что, не понял? Он думал, что предотвратит
удар, потому что это твое тело. Он нашел себе убежище в твоем теле! Да, он
просчитался! Просчитался! А стараться принудить меня к совершению Обряда Тьмы!
Ну и тщеславие! Он мог бы догадаться. Ему стоило признаться в своем плане, как
только он меня увидел. Будь он проклят. Дэвид, если я и не убил твое тело, то
ранил его, и ему уже не оправиться.
Он витал в собственных мыслях, точно так же, как обычно с
ним случалось в разгар разговора, его глаза расширились и смягчились, и он
посмотрел вдаль, на темную бухту, лежащую за высокими окнами.
– Я должен ехать в больницу, не так ли? – прошептал он.
– Бога ради, не надо. Ты что, хочешь, чтобы тебя втолкнули в
умирающе тело? Ты, должно быть, шутишь?
Он с непосредственной грацией поднялся на ноги и двинулся к
окну. Там он остановился и пристально посмотрел в ночь, и я обратил внимание на
характерную для него позу, а в новом лице заметил типичное выражение
обеспокоенной задумчивости, свойственное Дэвиду.
Что за волшебство – сквозь молодое тело просвечивают его
уравновешенность и мудрость. Когда он перевел на меня взгляд, то за ясными
молодыми глазами я увидел незаурядный ум.
– Меня ждет моя смерть, да? – прошептал он.
– Пусть подождет. Это был несчастный случай, Дэвид. Не
неизбежная смерть. Конечно, существует одна альтернатива. Мы оба знаем, в чем
она заключается.
– В чем же? – спросил он.
– Мы пойдем вместе. Как-нибудь проберемся в палату, одурачив
нескольких медиков различного ранга. Ты вытолкнешь его из тела, войдешь в него,
а я дам тебе кровь. Даже теоретически не существует повреждения, которое не
излечит полное вливание крови.
– Нет, друг мой. Ты мог бы догадаться, что не стоит и
предлагать. Этого я сделать не могу.
– Я знал, что ты так скажешь, – сказал я. – Тогда
и не приближайся к больнице. Не делай того, что может вывести его из ступора!
Мы оба замолчали и уставились друг на друга. Тревога быстро
покидала меня. Я уже не дрожал. И внезапно понял, что сам он никогда и не
тревожился.
Не встревожился он и сейчас. Он даже не казался грустным. Он
смотрел на меня и тем самым молча просил меня понять его. Или же вообще обо мне
не думал.
Ему было семьдесят четыре года! А он перешел из тела,
страдающего от предсказуемых болезней, недугов и притупленного зрения, в
закаленную и прекрасную оболочку.
Нет, я и понятия не имел, что он сейчас чувствует! Я
променял на эти конечности тело бога! Он же поменял стареющее тело, у которого
за плечом стоит смерть, тело человека, для кого юность была скопищем
болезненных, гнетущих воспоминаний, человека, настолько потрясенного этими
воспоминаниями, что его душевное спокойствие на глазах окончательно
разваливалось на куски, угрожая оставить ему взамен на несколько последних лет
сплошную горечь и разочарование.
Теперь же к нему вернулась молодость! Он может прожить всю
жизнь заново! Причем это тело он сам считал соблазнительным, красивым, даже
великолепным – и даже испытывал по отношению к нему плотское желание.
А я-то нервничаю и оплакиваю состарившееся, разбитое тело,
из которого капля за каплей на больничной койке вытекает жизнь!
– Да, – сказал он. – Я бы сказал, что ты описал
положение дел исчерпывающим образом. Но при этом я понимаю, что должен идти к
тому телу! Я знаю, что оно и есть настоящий дом этой души. Я знаю, что каждый
момент промедления невообразимо усиливает риск – оно может умереть, и мне
придется оставаться в этом теле. Но я привез тебя сюда. И именно здесь я
намерен остаться.
Я содрогнулся, глядя на него, моргнул, словно хотел очнуться
от сна, а потом еще раз вздрогнул. Наконец я засмеялся безумным ироничным
смехом. И сказал:
– Садись, налей себе немного твоего проклятого, паршивого
шотландского виски и расскажи, как все произошло.
Ему было не до смеха. Он выглядел озадаченным – или же впал
в состояние полной пассивности, пристально рассматривая меня, суть проблемы и
весь мир из своего чудесного тела.
Он еще немного постоял у окна, обводя глазами далекие
высотки, белые и чистые, с сотнями балкончиков, и воду, простирающуюся до
самого яркого неба.
Затем он подошел к маленькому бару в углу, без малейшей
неловкости взял бутылку шотландского виски и стакан и вернулся с ними с столу.
Он налил себе добрый крепкий глоток вонючего зелья, отпил половину с прежней
очаровательной гримасой на новом лице, плотно обтянутом кожей, в точности как
бывало с его старым, более мягким лицом, и сверкнул в мою сторону неотразимыми
глазами.