— Благодарю, господа, я чувствую себя слишком
утомленным, — отнекивался Сергей Львович, продолжая пародировать гласных.
Но тут поднялся такой шум и крик, что отказываться стало невозможно.
— Просим! — крикнул Турбин уже после всех.
— Давненько я не брал в руки шашек, — говорил
Сергей Львович, кряхтя и усаживаясь за рояль.
— Сергей Львович! Вебера! — крикнул член суда.
Сергей Львович поднял брови и подумал.
— Нет, — сказал он с улыбкой, — попробуем
блеснуть техникой. Ну-ка…
— Тарантелла… — шепнул флотский офицер. —
Николая Рубинштейна.
Член суда утвердительно кивнул головой.
Из медленных, в которых сказывалась хитрая, сдержанная
удаль, звуки быстро превратились в шумные, быстрые и затрепетали в каком-то
диком восторге. Возгласы одобрения поминутно заглушали их. Казалось, что, если
бы танец не кончился, можно было бы задохнуться от напряжения… Турбин хохотал
нервным смехом.
— Вот это так так, — бормотал он в восторге.
— А теперь, — крикнул Линтварев, —
гроссфатер!
Под церемонные звуки старинной музыки дамы во главе с
хозяином и членом суда начали комически двигаться, раскланиваться, но
спутались, перемешались и со смехом остановились.
— Ну, лянсье! — взывал хозяин.
— Не выйдет!
— Выйдет!
Турбин тоже порывался танцевать и быстро оглядывался кругом.
— Сергей Львович! — вдруг завопил он. —
Пожалуйста!.. ту, веселую…
— Тарантеллу?
— Да, да!
Сергей Львович мельком взглянул на него и ударил по
клавишам. И не успели опомниться гости и хозяин, как произошло нечто дикое: не
слушая музыки, без всякого такта, Турбин вдруг зашаркал ногами, потом все
быстрее, быстрее пошел мелкой дробью и вдруг стукнул в паркет, подпрыгнул и
пустил руки между ногами, словно разрубил что-то со всего размаха.
— Браво! — крикнул кто-то насмешливо. — Бис!
И под разрастающиеся звуки Турбин охотно побежал назад,
заплетая и размахивая ногами как веслами, хотел еще раз стукнуть в пол — и
вдруг замер: в двух шагах от него стоял отец Линтварева! Шаркая и подаваясь
вперед, он поторопился из маленькой гостиной, где играл в карты, на шум в зале.
Увидев пляску, он с изумлением поднял свою седую большую голову и, приложив к
переносице пенсне, глядел прямо в лицо Турбину остановившимися глазами.
Турбин качнулся в сторону и с жалкой улыбкой махнул рукой.
Доктор быстро подошел к нему.
— Пойдемте, батенька, домой, — сказал он ему
строго.
— Нет, чего же? — ответил Турбин. — Я еще не
хочу.
Лицо его было бледно, холодный пот крупными каплями покрывал
лоб.
— Нельзя, нельзя, — повторил доктор еще строже и,
взяв его под руку, повел в переднюю.
Турбин, приплясывая, покорно пошел…
XVII
Спал или не спал он, добравшись домой? До головокружения
живы и беспокойны были сновидения. Казалось, что он все еще в гостях: люди
двигались, перетасовывались, проходили перед ним как в пантомиме, и он сам во
всем участвовал и чувствовал, что все выходит хорошо и ловко, хотя и беспокоит
что-то, спутывает все. Турбин старался вспомнить, что же это мешает, и никак не
мог, и мучился, осаждаемый сновидениями. Истомленный до последней степени, он
наконец открыл глаза. Дневной свет сразу отрезвил его, — стыд, жгучий стыд
до слез, до физической боли пронзил его душу. Он стиснул зубы, крепко прижал
голову к подушке.
Вдруг он вскочил. Он решился переломить себя, задавить все
эти воспоминания. Он поспешно одевался, убирал комнату. В ногах была слабость,
но голова не болела. Он старался делать все как можно правильнее и серьезнее. И
в то же время беспокойно выискивал оправдания себе…
Отворилась дверь.
— Самовар-то ставить, что ль? — спросил Павел.
— А почему же не ставить? — хрипло крикнул Турбин.
— Да то-то, мол, надо ли?
Турбин отвернулся и еще крепче стиснул зубы. Павел помолчал,
потом вдруг лукаво заглянул Турбину в глаза и, с просиявшим лицом, быстрым
шепотом спросил:
— Ай слетать к Ивану Филимонычу?
— Это зачем?
— За похмелочкой? А?
— Убирайся ты от меня к шуту со своими бессмысленными
глупостями! — закричал Турбин, багровея от злобы.
После чая он лежал на кровати и с глухой яростью придумывал
самые оскорбительные фразы, которые, вероятно, посыпались по его адресу, как
только он вышел, в доме Линтварева. А на селе! С какими глазами показаться
теперь на село?
Однако он заставил себя одеться и пошел к дьячку обедать.
«Знают или нет?» — думал он, боязливо глядя на заводскую сторону.
Около лавки он постарался идти как можно медленнее.
— С праздником, Иван Филимоныч! — сказал он, увидя
лавочника, стоявшего около саней с ящиком водки.
Лавочник считал бутылки, передавая их в лавку мальчику, и
ответил учтиво и поспешно:
— И вас также! Милости просим.
— Постараюсь.
— Николай Нилыч теперь загордел, — вдруг раздался
голос лавочницы с крыльца.
Она смотрела на Турбина насмешливо-пристально. Лавочник
вдруг обернулся к ней с строгим взглядом, и по одному этому взгляду Турбин
понял, что все известно, все… и с замирающим сердцем поспешил скрыться в избе
дьячка.
Обед прошел спокойно. Но, когда Турбин уже поднялся из-за
стола, дьячок, глядя в сторону, сказал так, словно продолжал давно начатый
разговор:
— И совсем не стоило туда ходить. И батюшка то же
говорит, и Иван Филимоныч.
Турбина словно ударили по голове.
— Куда это? — через силу спросил он.
— Если, гырт, — продолжал дьячок
уныло-невозмутимым тоном, — если, гырт, съесть-спить, так и у меня был бы
сыт, не попрекнул бы куском… Да и правда: не нам с вами бывать у таких персон!
— Ну, да я… я, отец Алексей, кажется, сам не маленький…
Дьячок только вздохнул. Дрожащими руками Турбин нашел скобку
и хлопнул дверью.
— И прекрасно! И прекрасно! — с злобной радостью
похохатывал он, почти бегом взбираясь на гору.
XVIII
— Дома? — раздался в передней голос Слепушкина,
как только Турбин вошел к себе и, скинув пальто, упал на постель.
Павел отвечал что-то торопливым шепотом.
— Ну, ну, не надо; не буди… бог с ним.
Дверь хлопнула, все стихло. Турбин лежал без движения…
— Поздравляю! — раздался вдруг крик Кондрата
Семеныча, со смехом ввалившегося в комнату. — Ты, говорят, черт знает
каких штук там натворил? Какой это ты танец своего изобретения плясал?