– Мы уже поделили, как видите, – сказал он
полякам, – Верхнюю Силезию между собой. Корыбуту достанется Гливице,
таборитам Бедржиха – Немча и что там еще только вырвут у епископа. Княжество
опольское, понятное дело, тоже должно что-то поиметь. Причем много. Я хочу
намысловские земли, Ключборк, Рыбник и Пшчину. И половину Бытома, ту, которую
сейчас держит тот гребаный крестоносец, Конрад Белый, самый младший братик
епископа. Пограничные столбы, как мне обещали, будут передвинуты в пользу
победителей. Ну, тогда давайте побеждать и передвигать!
– Может, завтра, – возразил Миколай Корнич
Сестшенец. – Потому что я так объелся обпился, что не встать.
– А послезавтра нам в дорогу, – заявил Спитек из
Мельштына. – Не так ли, пан Бедржих? Пан Рейневан? Нам ведь вместе
путешествовать.
Рейневан посмотрел на Бедржиха, вопросительно поднял брови.
Проповедник вздохнул.
– Мы поедем назад под Ратибор, – сказал он. –
А оттуда на краковский тракт.
– Краковский тракт, говоришь. В Польшу, значит?
– Посмотрим.
– Ты, Рейневан, все время насупленный, – обратил
внимание уже красный от вина Волошек. – Сейчас Пасха, День Воскресения
Господнего. Весна, изменения в природе, изменения в политике, Новое приходит,
Старое уходит, lux perpetua тьму разгоняет, Добро пробеждает, Зло бежит, сила
боится. Ангелы радуются, поют под небеса, Gloria, Gloria in excelsis,
[152]
борзая ощенилась, а самая красивая из придворных супруги
княжны дала наконец себя потрахать. Короче, радуется тело, радуется душа,
радуйтесь tandem
[153]
все заодно, радуйся и ты, Рейневан.
Радуйся, черт возьми. Пей, давай чекнемся. И говори, что тебя гложет, студент.
Рейневан рассказал, что его гложет.
– Инквизиция похитила у тебя девку? – нахмурил
брови князь. – Гжегож Гейнче опустился до хищения? Не могу поверить. Если
б епископ Конрад, тот ни перед чем не останавливается… Но Грегориус? Наш
дружбан из Каролинума? Хм, времена меняются, люди тоже. Слушай, брат, ты же
меня поддержал, помог принять решение. Вот и я тебе помогу. У меня есть
источники информации, есть свои люди, удивился бы епископ, если бы знал,
насколько близки ему, удивился бы и Гейнче. Ютта де Апольда, говоришь? Прикажу,
чтобы навострили уши на это имя. В конце концов, кто-то на след выйдет,
все-таки надолго ничего нельзя спрятать, правильно говорит пословица: quicquid
nix celat, solit calor omne revelat.
[154]
– Святая правда, – подтвердил, странно улыбаясь,
Бедржих из Стражницы.
* * *
Выступать на заре стало уже традицией миссии, и этот раз
тоже не стал исключением. Не успело солнце в полной мере подняться над туманом,
они были уже далеко от Глогувека и быстро направлялись на восток. Вскоре
добрались до распутья.
– Бедржих? Куда теперь? – спросил с невинной миной
демерит.
– На Ратибор. А оттуда краковским трактом на Затор. Я ж
говорил.
– Мы знаем то, что ты говорил вчера. Я спрашиваю, куда
едем сегодня?
– Не перегибай палку, Шарлей.
Итак, они ехали на Ратибор, к краковскому тракту. Их отряд
стал больше на двух польских рыцарей и их оруженосцев. А вокруг весна разошлась
вовсю.
– Господин Рейневан?
– Слушаю вас, пан из Мельштына.
– Вы немец…
– Я не немец. Я силезец.
– Значит, вы не чех, – подвел итог Спитек. –
Что же в таком случае вас привлекает в учении Гуса? Как получилось, что вы
стали на их сторону?
– Шла борьба добра со злом. Когда пришлось выбирать,
когда я был обязан выбирать, я выбрал добро.
– Обязан? Можно ведь было не становиться ни на одну из
сторон.
– Быть нейтральным в борьбе добра со злом – это принять
сторону зла.
– Слушай внимательно, Миколай, – обратился ко
второму рыцарю Спитек из Мельштына. – Слушай, что он говорит.
– Да слушаю, – подтвердил Сестшенец. – Но
также слушаю слухи. А о тебе слухи ходят, что ты магией занимаешься, господин
из Белявы. Что ты чародей.
– Никто другой, – ответил спокойно
Рейневан, – а трое волхвов первыми приветствовали Иисуса в Вифлиеме.
Поднося ему миро, ладан и золото.
– Ты скажи это Инквизиции.
– Инквизиция это знает.
– Может, – вмешался Спитек из Мельштына, –
сменим тему.
– Очень ловко вы поделили между собой Верхнюю
Силезию, – иронично заметил Сестшенец. – Ловко, бойко и с размахом.
Табор, Волошек, Корыбутович уже и шкуру медведя поделили. А где интерес
Польской Короны?
– Так уж за этот интерес у вас душа болит? – с не
меньшей иронией спросил Бедржих. – Так уж о нем заботитесь?
– Трудно будет реализовать ваши замыслы, если Польша их
не поддержит. Будут ли польские интересы поддерживаться?
– Трудно определить, – согласился Бедржих. –
Потому что с Польшей та же проблема, что и всегда: неизвестно, что это и кто
это. Ягелло? Сыновья Ягеллы? Сонька Гольшанская? Витольд? Епископ Збышко
Олесницкий? Шафранцы? В Польше каждый, кто у власти, имеет свои собственные,
частные интересы и неизменно собственный интерес называет благом отчизны, так у
вас извечно было, и так во веки веков будет. Вы спрашиваете, пан Корнич, где
интерес Польской Короны. А я спрашиваю: чей именно интерес вы имеете ввиду?
Сестшенец фыркнул, натянул поводья своего коня.
– Пан Бедржих! Мы всего лишь посланцы на службе
значительных персон, эскорт важных государственных деятелей. Наше дело
эскортировать. А дела понастоящему важные государственные деятели едут
обсуждать с государственными деятелями.
– О том, что произошло в Луцке, – ответил
Бедржих, – известно не только деятелям. И не только они видят, что сейчас
в Польше творится. Епископ Олесницкий преследует польских гуситов, толкает
Ягеллу к походу на Чехию. Витольд скоро коронуется на короля Литвы…
– Коронации не будет, – вмешался Рейневан. –
Можете мне верить.
– Естественно, что нет. – Сестшенец посмотрел на
него пронзительно. – Папа не допустит. А может, вы что-то другое имели
ввиду?