– Я слышал, – Волошек покачал венгерским в
бокале, – что во Вроцлаве на тебя наложили анафему. Так что добро
пожаловать в братство! Сейчас мы мало того, что товарищи, жаки
[140]
с пражского Каролинума, но и оба под анафемой. Мне досталось за соглашение с
вами, ясное дело. И за то, что я тогда тому ксендзу дубинкой череп проломил. Но
мне плевать на их анафемы. Могут проклинать до Судного дня, имел я их. Меня,
приятель, и так с помпой Меньшие Братья в отстроенном глогувецком конвенте
похоронят, в крипте, будут петь над гробом, молиться, жечь свечи и ладан.
Полная помпа и парад будут, не знаю, курва, почтят ли так епископа, когда он
протянет ноги, что, впрочем, дай нам Боже как можно быстрее. Ты удивляешься,
откуда я это знаю: о своем погребении. Есть у меня, браток, один прорицатель в
услужении, sortiarius и чародей.
[141]
Такой он, правда,
мелковатый чародеешка, кур и уток ловит, потрошит, по потрохам будущее
предвидит. Но предвидит удачно, надо признать.
– Так это он, этот гаруспик,
[142]
такие похороны тебе наворожил? Дайка угадаю: в преклонном возрасте? После
счастливой жизни? В славе и богатстве? Дайка угадаю: платишь ему щедро?
Обеспечиваешь благосостояние семьи, родственников и знакомых?
– Ты зря ехидничаешь, – нахмурился князь. –
Вещун вещал не для выгоды и не для того, чтобы подлизаться. Потому что не
побоялся предсказать мне такие вещи, за которые я его едва не приказал волочить
конями. Он предсказал мне… А, это не твое дело. Впрочем, что должно быть, то
будет. Судьбу не изменишь.
– Но судьбой можно управлять.
– На это, откровенно говоря, я и рассчитываю, –
признался Волошек. – Чародей, разумеется, предсказал мне по утиной требухе
жизнь долгую и в достатке, потом смерть в славе и почете, и пышные похороны. Но
я по этому поводу не стану почивать на лаврах и пассивно ожидать того
напророченного счастья. Я хочу управлять судьбой. Мир стоит на распутье, сам
знаешь. Силезия тоже оказалась на распутье. Я вроде знаю, что хочу делать,
решение почти принял. Но сначала хотел с тобой повстречаться, как со старым
товарищем. Поэтому потребовал, чтобы ты был в посольстве. Доверяю тебе.
Рейневан глотнул венгерского без комментариев.
– Ровно год тому, – продолжил Волошек, – над
Страдуней, когда как и сегодня на вербе цвели котики, ты мне рассказывал о
революции. О колеснице истории, которая вихрем сметает Старое, чтобы освободить
место для Нового. Ты мне советовал, чтобы я присоединялся к победителям, потому
что побежденным горе, а победителей ожидает слава, власть и могущество.
Расстилал миражи предо мной. Прошел год. Сегодня Великая Суббота. Завтра Пасха.
Прибыл Бедржих из Стражницы, посол от Прокопа. С пропозицией, с конкретным
предложением. Я хочу знать, честная ли это игра? Рейневан? Должен ли я
заключать союз с Прокопом и Корыбутовичем?
Болько Волошек, хозяин Глогувека, наследник опольского
княжества, Пяст из Пястов, впился в Рейневана пронзительным взглядом.
Рейневан не опустил глаза.
– Заключая союз с Табором, – серьезно спросил
князь, – я сяду на колесницу истории или оступлюсь в пропасть? Что
представляет собой это грядущее и взлелеянное в мечтах Новое? Рай? Или
апокалипсис, который провозгласит: «Горе победителям наравне в побежденными»?
Должен ли я заключать союз с Прокопом и Бедржихом, с их идеей, с их верой?
Положи руку на сердце, Рейнмар, посмотри мне в глаза. И скажи как другу, как
товарищу с универа, ответь одним словом: да или нет? Я затаил дыхание.
* * *
Светлое Христово Воскресение с самого рассвета
приветствовало Глогувек солнцем, весенним теплом и пением птиц. Раззвонились
колокола, тронулась процессия пасхальной заутреней.
Surrexit Dominus, surrexit vere
Et apparuit Simoni
Alleluia, alleluia!
Процессию вел настоятель миноритов и одновременно
колегиатский лектор. За ним следовали другие Меньшие Братья. За ними шли
рыцари, судя по гербам, в основном польские. За ними знать, горожане, купцы.
Немногочисленные, которые остались в разрушенном и лишенным значения городе.
Advenisti desiderabilis,
quem expectabamus in tenebris,
ut educeres hac nocte vinculatos de claustris.
Te nostra vocabant suspiria,
te larga requirebant lamenta…
Alleluia!
[143]
Процессия подошла к монастырю францискацев. Волошек
преднамеренно выбрал это место. Вид побитых, обгорелых, но по большей части
уцелевших стен должен был нести послание. Он должен был напоминать, благодаря
кому и чему эти стены стоят, как прежде.
Из свиты выступил герольд, одетый в табарт
[144]
со знаком золотого опольского орла. Подождав, пока стихнет шум и гам и настанет
полная тишина, герольд развернул обвешанный печатями пергамент.
– In nomine Sancte et Individue Trinitatis, amen, –
громко прочитал он. – Nos Boleslaus filius Boleslae, Dei gratia dominus
Glogovie et dux futurus Oppoliensis, significamus praesentibus litteris
nostris, quorum interest, universis et singulis.
[145]
– Уведомляем, что для спасения мира, земли и наших
подданных мы даем обет и клятву союза, братства оружия и веры с Сообществом
Табора и всеми союзниками Табора. Клянемся верно стоять на стороне Табора и
совместно бороться за мир и стабилизацию, то есть совместно нападать на других,
стабилизации препятствующих.
Настоятель францисканцев побледнел, стал белым, как саван
покойника, похоже выглядели остальные монахи и священники. Хотя князь
предварительно подготовил их к тому, что должно было произойти, шока они не
избежали.
– В награду и для компенсации настоящему союзу земли и
крепости наши, в дополнении перечисленные, Табору даруем, за исключением тех,
которые для себя оговариваем. Взамен Табор обещает нам земли и крепости в
дополнении перечисленные, а ныне другим принадлежащие, которые мы в борьбе за
мир у нынешних владельцев отберем.