Стенолаз молчал. Смотрел, как она допивает collodium золота.
Как отставляет бокал, как ее глаза блестят янтарем.
– Не будь слишком самоуверен, сыночек. Не пренебрегай
противником. Не думай, что он глупее. Не обманывайся, что он не сумеет
обскакать тебя, опередить и перехитрить. Тогда, в Шаффхаузене, в деле с тем
евреем Хаддаром, подобные заблуждения едва не стояли тебе жизни. На этот раз,
считаю, всё похоже. Кто-то, кого ты недооценил, перехитрил тебя и опередил.
Уразумев, что у кого панночка, у того и Рейневан… И есть чем Рейневана
шантажировать…
– Я понял, – оборвал Стенолаз, подымаясь. –
Теперь я понял, в чем дело. Я подозревал что-то подобное, но именно ты навела
меня на правильный след. Теперь понимаю, почему Вроцлав… Пока, мать. Я должен
идти и кое-что устроить. Скоро зайду.
Нойфра, не говоря ни слова, взглядом показала на чашу с
лавандовой каплей на дне.
– Ясно. Принесу еще.
Он нашел отца Фелициана на задней стороне епископского
дворца, на кухне, сидящего на бочонке и жадно поедающего что-то из глиняной
миски. Когда он увидел Стенолаза, то поперхнулся и подавился. Стенолаз не думал
тратить время. Ударом кулака выбил алтаристу миску из рук, схватил его за
одежду на груди, рванул, тряхнул, грохнул о стену с такой силой, что попадали и
посыпались со звоном медные сковородки. Отец Фелициан вытаращил глаза, после
чего выкашлял и выплевал прямо на вамс Стенолаза заслюнявленные остатки
вареника с грибами. Стенолаз отвел руку и со всей силы врезал ему в лицо,
добавил наотмашь, поволочил, воющего, на застланное перьями и серебристое от
рыбьей чешуи подворье. Фелициан бросился к его ногам, схватил за колени, удар
кулака повалил его на землю. Он попытался убегать на четвереньках, Стенолаз
подскочил и с размаха дал ему пинка под зад. Алтарист рухнул носом в капустные
листья и овощные очистки. Стенолаз вырвал из рук онемевшего поварёнка кочергу,
огрел ею Фелициана раз, потом второй, потом начал гатить, куда попало.
Алтарист выл, кричал и плакал. Кухонные девки и повара в
испуге убежали, побросав горшки, казаны, котлы и котелки.
– Давно я вынашивал этот план. – Стенолаз отбросил
кочергу, встал над алтаристом. – Давно я собирался потрепать твою шкуру,
ты крыса, ты каналья в сутане, ты брехливый попик. Но вот все времени не было.
Считай, это тебе задаток. В счет того, что ты получишь от епископа. Когда он
наконец узнает, что ты доносишь на него инквизитору Гейнче.
Отец Фелициан душераздирающе зарыдал.
– От меня, если тебя это успокоит, епископ об этом не
узнает, – продолжал Стенолаз, поправляя манжеты. – Это не в моих
интересах. Мой интерес в другом… Ты шпионишь для Инквизиции, а я хочу знать…
Эй, браток? А что это от тебя вдруг так страхом повеяло? Может, ты еще что-то
утаиваешь?
– Все скажу! – расплакался Фелициан. –
Сознаюсь, как на исповеди! Я не по своей воле! Меня заставили! Напали… Побили!
Под угрозой приказали… Если выдам, я пропал… Я не могу об этом говорить…
Стенолаз заскрежетал зубами. Схватил священника за воротник,
дернул, прижал к бочке для рыбы. Прижал коленом.
– Не можешь? – зашипел он. – Ну, тогда
сделаем так, чтоб смог.
Он схватил алтариста за запястье, прорычал заклятие. Зашипело,
задымило, отец Фелициан скорчился, его лицо покраснело, а дикий крик потряс
основания дворца. Стенолаз не отпускал, пока не завоняло паленым мясом.
Освобожденный наконец алтарист упал на колени, заходясь в рыданиях и баюкая у
живота обожженную руку.
– Лапку, – Стенолаз выпрямился, – помажешь
мазью, и за пару недель будет как новая. Но пах, о, пах действительно вылечить
трудно. Говори, сукин сын, прежде, чем я припеку тебе яйца. Дороги они тебе?
Есть у тебя к ним дело? Любы они тебе? Ну, тогда расскажешь мне все. Ничего не
утаишь. Ни словечка не соврешь.
И отец Фелициан, рыдая, плача и пуская сопли, рассказал все.
Ничего не утаил и ничего не соврал.
– Это был… – закончил он ломким голосом, –
Рейнмар из Белявы… Проклятый еретик… Он скрывался под чарами, но я узнал его по
голосу… Он бил меня, пытал… Угрожал смертью…
– Инквизитор Гжегож Гейнче, – подытожил
Стенолаз, – тот, которому ты доносишь, похитил и содержит тайно где-то в
заключении панну, известную как Ютта де Апольда. Рейневан из Белявы приказал тебе
выведать, где ее держат. Каким образом он должен выйти с тобой на связь? Кем
были его сообщники?
Отец Фелициан разрыдался. С таким отчаянием, что Стенолаз
поверил в его неосведомленность.
– Что ты уже успел нашпионить?
– Ничегошеньки… – захлюпал алтарист. – Да и
как? Ведь я червь… Куда мне до тайн Инквизиции?
– Ты – инквизиторский лазутчик. Значит, у Гейнче ты
пользуешься каким-то доверием.
– Червь ничтожный есмь…
– Да есть ты, есть, вне всякого сомнения. –
Стенолаз надменно посмотрел на него. – Послушайка, червь. Шпионь дальше.
Если выследишь место заключения Апольдовны, донесешь мне об этом. Если Белява
или кто-то из его дружков выйдут с тобой на связь, донесешь также. Если
справишься хорошо, то я в награду щедро подремонтирую твое червячье
существование, не пожалею денег. А если подведешь меня или раскроешь… Тогда,
червь, одним маленьким припеканием не обойдется. Ни пяди здоровой кожи на тебе
не останется. Так что вон, за дело, продолжай шпионить. Пошел, чтоб я тебя не видел.
Алтарист сторонкой смылся, прижимая руку к груди. И ни разу
не оглянулся.
Стенолаз смотрел ему в след. И обернулся, чувствуя чей-то
взгляд, упершийся в его шею.
Возле каменной лестницы стояла девушка. На вид
шестнадцатилетняя. В мужском ватном вамсике и лихом берете с перьями. Ее хищно
задранный нос не слишком подходил к ее светлым локонам, румяному личику и
губкам, как у куклы. Не подходил. Но и не портил.
«Она слышала, – подумал Стенолаз, непроизвольно
потянувшись к спрятанному в рукаве ножу. – Видела и слышала все. Не
убежала, потому что ее парализовал страх. И теперь она – свидетель. Совсем
лишний свидетель».
Девушка медленно приблизилась, продолжая впиваться в него
глазами. Затемненными длинными, на полдюйма, ресницами глазами цвета глубин
горного озера. В этих глазах, Стенолаз наконец понял, светился не страх, но
восхищение тем, что произошло. Восхищение и дикое, сумасшедшее, источающее
феромоны влечение. Сам себе удивляясь, он почувствовал, что влечение начинает
передаваться и ему.
– Родственная душа, – процедил он сквозь стиснутые
зубы. – Одетая, как мальчишка.
Дуца фон Пак подошла еще ближе. Взмахнула длинными
ресницами.