Его худое треугольное лицо обрамляла длинная черная борода,
пряди волос неразрывно переплелись с ветками и листьями. Глаза у него были
ввалившиеся и измученные. В стволе, который являлся частью его тела, виднелись
червоточины и дупла, а у подножья чернели следы кострища. Я видел, как со
сломанной мной ветки капает кровь.
Я медленно поднялся на ноги.
– Данго… — начал я.
– Они грызут мои ноги! — простонал он.
– …Извини, мне очень жаль. — Я опустил пистолет, едва
не выронив его.
– Зачем он оживил меня?
– Потому-что когда-то ты был моим другом, а потом —
врагом, — ответил я. — Ты хорошо знал меня.
– Так все это из-за тебя? — дерево затряслось, словно
пытаясь дотянуться до меня. Он принялся осыпать меня проклятиями, а я стоял и
слушал, как кровь капает на землю, смешиваясь с каплями дождя. Когда-то мы были
партнерами в одном рискованном предприятии, но он попытался обмануть меня. Я
выдвинул против него обвинения и его выгнали. Потом он пытался убить меня. Я
поместил его в больницу на Земле, и он погиб в автокатастрофе через неделю
после выхода оттуда. Я знаю, что Данго без тени сомнения расправился бы со мной,
если б его подпустили ко мне с ножом в руках. Но я лишил его этой возможности,
устроив ему эту аварию, поскольку знал, что он не успокоится, пока не прирежет
меня или сам не умрет. А я совсем не хотел, чтобы мне продырявили шкуру.
В мертвенно-белом свете блуждающего огонька Данго выглядел
ужасно. С виду он напоминал мухомор, на котором горели глаза дикой кошки. Все
зубы у него были выбиты, а на щеке гноилась глубокая рана. Затылок его сросся с
деревом, плечи плавно переходили в ствол, а руки ему заменяли две большие
ветви.
– Кто это сделал? — спросил я.
– Этот вонючий зеленый подонок, пейанец… — ответил он.
— Я ничего не понимаю. Была авария, потом я вдруг оказался на этой планете…
– Я доберусь до него, — пообещал я. — Сейчас я как раз
ищу его, а когда найду — убью, как бешеную собаку. Потом вытащу тебя…
– Нет! Не уходи!
– Иначе нельзя, Данго.
– Ты не понимаешь, как я страдаю, — сказал он. — Я не
могу ждать… Пожалуйста.
– Всего лишь несколько дней, Данго.
– …А может он расправится с тобой. Тогда я останусь
здесь навсегда. Боже, как больно! Фрэнк, мне очень жаль, что я пытался обмануть
тебя тогда. Поверь мне… Пожалуйста!
Я посмотрел вниз, на землю, затем вверх — на огонек, и
поднял пистолет, но затем медленно опустил его.
– Я не могу снова убить тебя, — сказал я.
Он закусил губу и струйка крови побежала у него по
подбородку, а глаза наполнились слезами. Мне было тяжело видеть его мучения.
Я отступил в сторону и принялся что-то бормотать
по-пейански. И только тогда я вдруг почувствовал, что где-то совсем неподалеку
есть энерговвод. Я внезапно ощутил прилив сил и стал расти, становиться все
выше и выше, а сам Фрэнсис Сандау, как личность, становился все меньше и
меньше. Стоило мне лишь повести плечом, как раздавались раскаты грома. Я поднял
левую руку, и они переросли в непрерывный гул. Потом я резко опустил руку, и
последовавшая вспышка молнии ослепила меня, а волосы на голове встали дыбом.
…Я снова был один, вокруг пахло дымом и озоном. Я стоял
подле обугленных останков того, кто был некогда Данго — Ножом. Даже блуждающий
огонек куда-то исчез. Дождь хлынул, как из ведра, смыв все запахи. Я побрел в
том направлении, откуда пришел. В ботинках хлюпала вода, одежда промокла
насквозь. Как и где я уснул — не помню.
Наверное, именно сон помогает человеку сохранить рассудок.
Периоды сна служат скобками, в которые заключен каждый прожитый день. Если вы
сморозили какую-нибудь глупость или причинили кому-то боль, то вы начинаете
злиться, когда вам напоминают об этом, но это — сегодня. А если вас спросят о
чем-то, что произошло вчера, то вы лишь кивнете или усмехнетесь, только и
всего. Вы уже перенеслись через небытие или сновидение на другой островок в
океане Времени. Много ли образов можно вызвать из памяти? Сначала кажется, что
много. На самом деле — все это лишь малая толика того, что хранится где-то в
глубинах памяти. И чем дольше вы напрягаете свой мозг, тем больше подробностей
всплывает на поверхность. Поэтому, стоит мне поспать, и меня освобождает от тех
воспоминаний, что причиняют мне боль. Может показаться, что это проявление
черствости. Нет, это вовсе не означает, что я живу, не испытывая боли, не жалея
ни о чем. Просто за долгие века у меня выработался условный рефлекс: после
всякого эмоционального потрясения я засыпаю и просыпаюсь с головой забитой
мыслями о происшедшем вчера. Но, спустя некоторое время, память, как
стервятник, постепенно сужает круги и, наконец, камнем падает на источник боли,
раздирает его в клочья и пожирает, а прошлое безмолвным свидетелем стоит рядом.
Мне кажется, это называется «взгляд со стороны». Много людей умерло у меня на
глазах. Их смерть принимала самые разные обличья. Равнодушным я никогда не
оставался. Но сон дает памяти возможность вновь завести пружину, и на следующий
день моя голова снова принадлежит мне. Потому что кроме смерти есть еще жизнь,
в которой соседствуют любовь и ненависть, радость и печаль, война и мир…