Русанов машинально подвинул ей стул, но она опустилась в
кресло-качалку.
– Что значит – из первых рук? – пробормотал
Русанов.
– Неужели ты не догадываешься, откуда? – В ее
взгляде была насмешка. – Семь лет назад я получила письмо от Эвелины…
Русанов смотрел неподвижно. Лидия улыбнулась с издевкой:
– Неужели ты не предполагал, что такое может случиться?
Он покачал головой:
– Ты ей столько наговорила, перед тем как…
– Перед тем как броситься в Волгу? – уточнила
Лидия, с наслаждением наблюдая судорогу, молнией перечеркнувшую его
лицо. – Ну да. И что? Все было уже в прошлом. Мы ведь с ней близнецы, а у
близнецов, говорят, существует необратимая тяга друг к другу. Мы близки в любви
и ненависти, близки и неразделимы.
Русанов отошел к шкафу и посмотрел в темное стекло. В стекле
отражался высокий понурый человек с клоком волос, повисшим на лбу. Волосы было
видно, а рогов – нет. Он так и прожил жизнь в уверенности, что их никто не
заметит, никто о них не узнает…
Теперь все станет известно, мстительная Лидия обнародует
историю супружеской измены своей сестры везде, где может.
Да на это наплевать! Главное – Шурка, Шурка!
Не может быть…
Или может?
И вдруг Русанов встрепенулся, оглянулся.
Нет… Нет, если бы Лидия хотела заговорить, она бы уже
заговорила. А если она долгие годы молчала, значит… значит, по просьбе Эвелины.
Эвелина, конечно, рассказала ей об условиях их соглашения… Наверняка она
просила сестру хранить тайну. И Лидия обязана, должна будет хранить ее!
– Ты переписываешься с ней до сих пор? – спросил
Русанов, а про себя подумал: «Они были одно лицо с Эвелиной. Неужели и та до
сих пор столь же красива?..»
– Конечно, хотя нечасто. Зато мы виделись в прошлом
году в Париже. Я там была в марте. Какой, оказывается, кошмар – парижская
весна. Там такой холод! Одна радость – тюльпанов и жонкилей много, французы так
называют нарциссы. У Эвелины прекрасная семья, она по-прежнему влюблена в Эжена
Ле Буа, а он в нее. У них очень славный сын. Его зовут, как ты, наверное,
догадываешься, Александр, Алекс. Однако Эвелина безмерно скучает по Сашеньке и
Шурке. И не может простить тебя за то, что ты столь жестоко, нечеловечески
жестоко обошелся с ней.
– Я?.. – выдохнул Русанов. – Я… жестоко? Я
любил ее, я всегда любил только ее! А она… Что было со мной, когда я вернулся в
Милан и узнал, что она пропала! Северцев, наш попутчик, тоже ничего не понимал…
А потом пришло то письмо. Она назначила мне встречу в каком-то отеле, больше
похожем на дворец. Ну да, он же баснословно богат, этот Ле Буа!
– Она писала мне, что не могла забыть Ле Буа с тех пор,
как познакомилась с ним на пароходе, где он изображал из себя русского
ухаря-купца. Но старалась быть тебе верной женой, хотя была убеждена, что Шурка
– его сын. Понимаешь, у Ле Буа между плечом и шеей есть родинка, приметная
такая, черная, круглая…
У Русанова пересохло в горле.
Ощупью подвинул стул, тяжело сел.
Все. Лидия не лжет.
Родинка, Шуркина родинка…
– Поверил? – спросила Лидия участливо. –
Видно, что поверил… Ну вот, Эвелина рассказывала, что ее томило какое-то
предчувствие с тех пор, как у какого-то там молодого итальянца в вагоне из
портпледа выпала карточная колода и у Эвелины на коленях оказался король пик.
Она потом украдкой подсунула ту карту тебе – сама не могла объяснить своего
побуждения, а вышло, что как бы напророчила тебе судьбу: появление соперника.
Когда она с Северцевыми нечаянно застряла в Милане и все трое ужинали в
ресторане, она увидела за соседним столиком Ле Буа. Он сидел и смотрел на нее,
глаз не сводил. Но не подходил, боялся… Потом Северцев проводил ее в номер, но
она вскоре вышла в фойе. Ле Буа ждал ее. И они поняли, что не могут жить друг
без друга…
– Да-да, вот именно. Без меня она тоже не могла жить… И
ты не могла… – ехидно хмыкнул Русанов. – И Олимпиада… Все это слова,
слова, слова!
– Не слова, Костя, о нет, – вздохнула
Лидия. – Я доказала тебе попыткой умереть, что это – не слова. А Олимпиада
доказала тем, что жизнь отдала тебе и детям. Эвелина… Эвелина ради любимого
мужчины отказалась от всего, что было ей дорого: от родины и от детей. Нет, это
не слова!
– Значит, не так уж дети были ей дороги, если она ни
разу не сделала попытки связаться с ними! – запальчиво выкрикнул Русанов.
Лидия резко выпрямилась и чуть не упала с кресла-качалки.
Русанов попытался было поддержать ее, но она оттолкнула его руку.
– Позволь! Что значит – не делала попытки? Но ведь
только на таком условии ты согласился молчать о вашем браке!
Русанов открыл было рот – что-то сказать, но словно
подавился словами.
– Понимаю, – медленно, с презрением проговорила
Лидия, глядя на него снизу вверх. – Ты так привык повторять себе
придуманную ложь, оправдывая свой поступок, что и сам в нее поверил в конце
концов. Но я-то знаю все от Эвелины… Знаю, на что ей пришлось пойти, потому что
ты категорически отказался дать ей развод. С тобой она была обвенчана по
православному обряду. Мы были Понизовские, наполовину польки и к тому же
католички. Ради тебя Эвелина изменила веру, как я потом – ради Никиты. Имени
Эвелина нет в православных святцах – ее окрестили Ольгой – по имени той святой,
в день которой она крестилась. И в вашем свидетельстве о венчании записано –
Константин и Ольга. Вам говорили перед алтарем: крещается раб Божий Константин
рабе Божией Ольге. Об Эвелине нет и помину. Ничего особенного тут нет:
например, все Юрии, все Игори, все Егоры в таких же свидетельствах записаны как
Георгии. Ты ни за что не хотел давать развода – вы грешники, прелюбодеи, кричал
ты им, и живите во грехе. Тогда Эвелина и Эжен решили вообще скрыть факт, что
она была прежде замужем. Ей не понадобилось даже свидетельства о разводе, чтобы
вновь обвенчаться – теперь по католическому обряду. Она использовала свои
старые, польские метрики. Католичка Эвелина, католик Эжен… Все улажено! Ваши с
ней венчальные бумаги так и лежат у тебя без всяких отметок о расторжении
брака. К ним только прибавилось фальшивое свидетельство о смерти, которое было
куплено Эженом за огромные деньги… Он был готов на все, только бы заполучить
Эвелину. Она – на все, чтобы остаться с ним. И ты отомстил ей, ты
воспользовался их зависимостью от тебя, ты потребовал, чтобы она дала клятву не
видеться с детьми, иначе ты сообщишь в консисторию, что ее второй брак
недействителен, и тогда ее сын Александр, француз, будет считаться незаконнорожденным.