«Ага! – хитро прижмурилась Инна. – А ведь тебя это
задевает, голубчик! Ну, значит, дело можно считать слаженным. Как говорил мой
русский дедушка: честным пирком да за свадебку! Или, как говорил мой еврейский
дедушка: шолом! Какая жалость, какая жалость, что нужно уезжать… – И она
вздохнула, глядя на ноги и на всю фигуру Дмитрия Аксакова и страшно завидуя
той, кому все это достанется. – Вообще после победы мировой революции
нужно ввести право первой ночи для комиссаров и, конечно, для комиссарш!»
– А вам известно, кто он, тот человек? – спросил
между тем Гаврилов.
– Нет. Полагаю, шпак какой-нибудь, – небрежно
дернул плечом Аксаков, видимо, начисто позабыв, что, подав в отставку, он сам
перешел в разряд шпаков, людей гражданских, традиционно презираемых доблестным
русским офицерством.
– Он – актер здешней труппы. Красив, но настоящему
мужчине он не соперник. К тому же и у него есть скелет в шкафу.
– Да неужели? И он тоже ввалился в революционное
дерьмо?
Гаврилов только усмехнулся благодушно: он вообще был
нечувствителен к оскорблениям, не носившим характер личных. А революция…
революция все стерпит, зато потом, когда она победит, она рассчитается за
каждое оскорбление сторицей. Вот тут-то, гражданин Аксаков, мы и припомним вам…
– Да нет, этот господин всего-навсего женат на какой-то
провинциальной барыне, которую держит в имении в глуши вместе с малыми
деточками.
– Какая пошлость, – пробормотал Аксаков. –
Неужели Сашка знает об этом?
– Конечно, нет.
«Бедная дурочка…» – подумал Дмитрий.
– Если я ей скажу, она не поверит, – пробормотал
он. – Поймите, я не смогу убедить Сашу, чтобы она…
– Придется смочь, – перебил Гаврилов. – У вас
просто нет выбора.
«Да, незадача, – подумал мрачно. – Если бы не
смерть Бориски, я бы из Лидии веревки вил! А теперь на нее нет никакой надежды.
Ни-ка-кой!»
– Делайте что хотите! Уговаривайте ее… да, в конце
концов, можете хоть похитить и изнасиловать, но она должна стать вашей! –
У него все же хватило человечности не сказать: «Она и ее деньги!» – Так что
желаю вам счастья. Вскоре после свадьбы я дам вам знать, что делать дальше. Но
только умоляю, не вздумайте устраивать финтов и вольтов – кажется, так
выражается ваш брат шулер? – с деньгами, получив их в свое распоряжение:
рассовывать по мелким счетам, покупать недвижимость на подставных лиц и прочее…
Самому же потом хлопот больше будет. Все равно ведь придется возвращать… Не
забывайте: вы у меня в руках, и вы будете делать то, что я велю. Понятно?
Дмитрий только глазами сверкнул, выходя из кабинета.
Прощанием он себя не затруднил.
– Нам пора, – сказал Гаврилов и подал руку Инне.
– Надеюсь, мы едем в одном купе? – спросила она и
шаловливо показала кончик языка.
* * *
Звякнул дверной колокольчик.
В писчебумажную лавку вошел покупатель. Снял потертый, чуть
продавленный котелок, вытер лоб.
«Жарко», – подумал приказчик и порадовался, что окна
лавки выходят на теневую сторону. А после полудня солнце будет скрыто стеной
доходного дома, что стоит рядом. Зимой-то, конечно, студено и темно, а в жару –
так славно!
– Чего изволите-с?
– Бумаги вот энтой, – показал на прилавок
покупатель. – На три рубля.
– Извольте-с. Вы в нашей лавке брали что-нибудь уже?
Вроде бы не припомню вас..
– Да-с, я у вас впервые.
– Какая жаль! А ведь бумага у нас наилучшего сорта. И
постоянным покупателям скидочки делаем-с.
– Придется прийти еще, – улыбнулся покупатель,
кладя на стол три рублевые бумажки и забирая увесистый сверток с
бумагой. – А пока чувствительное вам спасибо. Прощайте!
– Прощайте и вы, и вам мерси.
Снова звякнул колокольчик.
«Хорошо продал! – подумал приказчик и, взяв деньги,
понес их в кассу. Положил в ящик, запер. Отошел, взглянул на руки и удивился –
кончики пальцев почему-то были желтые. – Что такое? Где это я испачкался?
Ни за что желтое вроде не брался…»
И вдруг его холодом обдало: неужели…
Отпер кассу, схватил три рублевые бумажки, лежавшие сверху.
Точно! Краска там и сям стерта, и рисунок стерт… Да они ж
ненастоящие…
Покупатель оказался большим мазуриком! Принес фальшивые
деньги! Наказал! Наказал кассу, сволочь!
Приказчик выскочил из лавки, запер дверь и оглянулся. Вон
он, тот мошенник в потертом, продавленном котелке, с бумажным свертком под
мышкой!
Приказчик пошел, потом побежал по другой стороне улицы,
стараясь не упустить из виду фальшивомонетчика и в то же время высматривая
городового.
Стоит на углу! Какое счастье!
– Господин городовой! – подбежал он, растерянно
шаря взглядом по желто-красным нашивкам на черных «карточках»-погонах, не в
силах сообразить, в каком тот звании. И на всякий случай решил лучше
переборщить, чем недоборщить: – Ваше благородие! Спасите! Ограбили!
– Шулягин! – воскликнул начальник сыскного
отделения Смольников, увидев идущего по коридору растерянного арестанта – все
еще с бумагой в руках. – Экое счастье видеть тебя вновь! Но ты, братец,
меня подвел. Я с Охтиным спорил, что ты уже через месяц к нам снова воротишься,
а ты, почитай, два на свободе гулял. Одно утешение, что и Охтин проспорил:
он-то думал, ты аж полгода вольной птицей останешься. Нынче вечером поеду к
нему в больницу и скажу, что оба мы с ним остались из-за тебя при своих.
– Шулягин! – воскликнул Петька Ремиз, оборачиваясь
на скрежет открываемой двери и глядя на входящего в камеру человека. – Да
неужели это ты, друг дорогой? Глазам не верю! А чего жмешься, чего манежишься?
Входи, я тебя заждался. Я так и знал, что ты рано или поздно на нары мне под
бочок воротишься. Все хочу тебя кое о чем спросить, гада ползучего… А заодно
познакомься. Новый наш сиделец – Поликарп Матрехин его звать. Он раньше
циркачом был. И звался Поль Морт! – А, Шулягин… – проскрипел
одноглазый старик. – Старый знакомец… Слышно, твоими молитвами я тут
отъедаюсь? Ну-ка, дай посмотреть на тебя как следует, благодетель ты мой…
* * *
...
«В Петербургской городской бюджетной комиссии при случае
обмена мнениями об изыскании новых источников дохода был возбужден вопрос об
обложении в пользу города кошек по аналогии с таким же обложением собак».