— Брось мне подушку, ладно? У меня задница затекла в этом проклятом кресле.
— Я уже объяснял вам, милорд: подушка нарушит линию вашей мантии, — встрепенулся художник. — Так не пойдет, я же не могу нарисовать вас инвалидом!
— Ха! Не пойдет, да? С каких это пор правда у нас не пойдет? Я старик, Тейтер, вот и рисуй меня таким, каким видишь!
— Милорд?
Ансель махнул книгой.
— Каким видишь, с узловатыми пальцами и всем прочим.
Тейтер сжал губы, но промолчал.
Даниляр наблюдал за тем, как набросок обретает форму. Несколько беглых линий наметили книжные полки и оконный проем, затем более уверенные мазки обозначили кресло и сидящего в нем человека, страдальческий оскал которого на бумаге превратился в благосклонную полуулыбку.
Пять минут спустя Ансель процедил:
— Достаточно на сегодня. Мне еще предстоит разговор с капелланом.
— Милорд, мы только начали…
Но Ансель уже выбирался из кресла, пинками сбрасывая с ног отрезы бархата и атласа.
— Я сказал хватит, Тейтер. Приходи завтра.
Художник опустил карандаш, покатал на языке пару слов и решил их проглотить, не озвучивая.
— Как пожелаете, милорд.
Собрав свои материалы, он зашагал к двери.
Даниляр поклонился ему на прощанье и запер за художником дверь.
— Кому принадлежит идея почитать память обитателей этого кабинета портретами, а, Даниляр? — Ансель сбросил с плеч тяжелую верхнюю мантию и беспечно швырнул ее на подлокотник кресла. Дохромав до стола, он сел и со вздохом расслабился на подушках.
— Настоятелю Теудису, кажется, который жил четыреста лет назад. — Капеллан устроился на стуле напротив.
— Чертовски глупая идея, на мой взгляд.
— Если бы ты позировал сразу после своего избрания, как твои предшественники, это было бы не так утомительно.
— А когда у меня было время позировать? Шести месяцев не прошло, как я отправился на войну, и следующие пять лет я провел в седле. Отличный был бы портрет — в погнутых латах и в крови по самые брови.
— Было бы приятным разнообразием увидеть настоятеля за работой, — заметил Даниляр.
— Вместо всех этих благолепных поз? Да уж. — Ансель покачал головой. — Святые, если этот Тейтер нарисует меня похожим на старого Теудиса, с его запором от набожности, я ему кисточки в уши вставлю.
Настоятель извлек из стола графин и стаканы и налил в них бренди. Один стакан отправился через стол.
— Еще нет и полудня, — сказал Даниляр.
Ансель сжал губы.
— Не начинай проповедовать. Хватит с меня и Хенгфорса. Слишком поздно волноваться о моей печени. — Он набрал в рот бренди, пропустил его через зубы и со вздохом проглотил. — Прости, старый друг. Я не должен был на тебе срываться.
— Опять суставы беспокоят?
Настоятель скорчил гримасу.
— От боли я всегда начинаю кусаться.
— Я помню. — Даниляр взял свой стакан, но пить не стал. — Ты обычно ревел на лекарей каждый раз, когда они штопали твои раны.
— И это намного превзошло их ожидания.
Даниляр не мог сдержать улыбку. На миг он соскользнул в прошлое, на двадцать лет назад, и снова очутился в обжигающе жаркой пустыне, с мечом в руке и сомнениями в сердце, рядом с Анселем, который командовал армией и вел вперед, как всегда.
— Целители Гимраэля неплохо постарались.
— Айе, и спасли многих, кого мы уже не надеялись увидеть. Я думаю, это достойно тоста. — Ансель снова налил себе бренди и поднял стакан. — За старых товарищей и ушедших друзей!
— За это я выпью.
Зазвенело, соприкоснувшись, стекло, и Даниляр глотнул бренди, прислушиваясь к теплу в горле.
— Я скучаю по тем временам. — Ансель прижал стакан к животу. — По компании честных людей с общей целью вместо этой бесконечной политики.
— А я не скучаю по жаре.
— И по блохам.
— И по страху.
— Когда боишься, чувствуешь себя живым, не так ли? — спросил Ансель. — У тебя учащается пульс и дыхание. И крутит в животе, когда ты опускаешь забрало и перебираешь поводья в ожидании сигнала.
— Я всегда оставлял забрало поднятым.
— Не боялся щепок от сломанного копья?
— Куда больше я боялся, что меня стошнит и я захлебнусь рвотой в собственном шлеме.
Ансель расхохотался.
— Слушай, а я ведь этого не знал. Мы дружим столько лет, а я понятия об этом не имел. Сколько лет мы уже дружим?
— Сорок с лишним, с тех пор, как были новичками.
— Давно. — Настоятель посмотрел на блестящий дуб, свисавший на толстой цепи с его шеи. — Давно, очень давно.
Глотнув еще немного бренди, Даниляр отставил стакан.
— Но почему-то мне кажется, что ты позвал меня не для того, чтобы поговорить о прошедшей войне в пустыне.
— Сразу к делу, как всегда, верно? Что ж, отчасти я хотел, чтобы ты спас меня из лап этого проклятого художника, а отчасти позвал тебя потому, что мне нужен твой совет.
— Духовный?
— Совет человека, у которого не замылился глаз.
Настоятель открыл ящик стола и достал оттуда стопку листовок. Сверху лежали маленькие полосы сообщений, написанных мелким почерком. Судя по их виду, они долго были свернуты в свитки. Ансель смахнул их на стол, как древесную стружку.
— Вот скажи, будь любезен, зачем орден тратит сотни марок в год, поддерживая сеть агентов, которые присылают мне весь этот мусор? В них куда меньше информации, чем здесь. — На стол с глухим звуком опустилась толстая стопка листовок. — В чем смысл просроченных сообщений, если я могу за фартинг купить на углу газету, где информации больше и, в большинстве случаев, она точнее?
Даниляр нахмурился.
— Я думаю, этот вопрос лучше задать элдеру Кристену, он ведь заведует сетью.
— Кристен дурак. О Гимраэле ему известно одно: оттуда присылают шелк для его рубашек. А что до посланий его агентов, то от них меньше пользы, чем от помета голубей, которые их приносят. Вот послушай.
Ансель порылся в куче полосок и вытащил нужную.
— «Мелкие возмущения в квартале шелкопрядов Эль Маккама быстро подавлены», — прочитал он. — А согласно вот этому листку — где он там? Да, вот, «было совершено четыре попытки поджога на складах имперских купцов. Одна из попыток закончилась потерей всего содержимого, гибелью ночного сторожа и двух граждан, которые пытались спасти его, когда обрушилась крыша». — Ансель свернул бумажку и бросил ее в камин. — Интересное проявление «мелких возмущений», не так ли?