Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Джордж cтр.№ 221

— Я тоже сожалею. Лучше бы Октавиану достались пустые зернохранилища и растраченная казна. — Я посмотрела на него. — Ты хорошо поработал, старый друг. Все эти годы ты верно служил мне, даже жертвуя собственными делами. С сегодняшнего дня ты можешь сложить с себя обязанности казначея и вернуться к своему народу. Когда все закончится, лучше держаться подальше от дворца. Оставь здесь описи и счета и прими на прощание мою искреннюю благодарность.

— Покинуть тебя в такой час — не подло ли это? — промолвил Эпафродит с подавленным видом.

— Нет, если ты уходишь по моему приказу. Я хочу, чтобы римлянам досталось как можно меньше, это тоже способ восторжествовать над ними. Но гибнущему режиму вовсе не обязательно увлекать за собой в пропасть тех, кто ему служил. Однако у меня есть для тебя последнее поручение. Будь добр, подготовь фальшивые счета и описи, чтобы я предоставила их Октавиану: необходимо утаить часть ценностей для моих детей. Думаю, — я посмотрела на ряды цифр, — этого хватит, чтобы удовлетворить Октавиана и не вызвать у него подозрений.

Эпафродит накрыл мою руку своей.

— Мне невыносимо слышать, когда ты говоришь вот так. Словно ты уверена в худшем и смирилась с тем, что все потеряно.

— Надеясь на лучшее, мы должны готовиться к худшему. Я ни на мгновение не забываю, что если, например, Октавиан погибнет в сражении — от попадания случайной стрелы, — в тот же миг все изменится. Рим будет обезглавлен, Антоний останется единственным вождем, и все наши приготовления покажутся смехотворными. Но… допуская такую возможность, я не могу рассчитывать на нее.

— Я принес кое-что еще, — сказал он, поставив вторую сумку. — Оставлю тебе вот это — из Писания моего народа.

— Выходит, в вашем Писании предусмотрена и такая ситуация. — Я издала смешок. — Воистину, у вас замечательный народ.

— Мне показалось, что ты заинтересуешься.

— Спасибо, дорогой друг!

Я встала и взяла его за руки, думая о том, увидимся ли мы снова. Этот долгий и медленный отлив был таким мучительным! А позади оставалась широкая полоса покинутого, опустевшего берега.

Во второй половине дня я открыла вторую сумку Эпафродита, любопытствуя, что он подобрал для меня на сей раз. Это Писание называлось Кохелет, или Екклесиаст. Некоторые места в поэтической рукописи, наиболее созвучные нынешней ситуации, были подчеркнуты, но я начала читать сначала, поскольку текст показался мне целостным.

«Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме; и предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом…» [14]

Автор стремился к знанию, богатству, удовольствиям и великим свершениям, в итоге же постиг, что все его желания — не более чем суета.

«Конец дела лучше начала его; терпеливый лучше высокомерного.

И обратился я и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их.

Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них». [15]

Так было с Цезарем в сенате, этого сейчас дожидаемся мы здесь, в Александрии.

«Время и случай для всех их». [16]

Но что еще я могу делать, кроме как ждать, положившись на время и случай? Ближе к вечеру, когда солнечные лучи падали на окна косо, отчего в комнатах возникали длинные диагональные полосы света, я вдруг почувствовала себя невероятно одинокой. Цезарь мертв, Цезарион бежал, мои приверженцы отосланы туда, где безопаснее, Антоний не в силах больше бороться. А я стою здесь, всматриваюсь со стен в окрестности и готовлюсь к штурму.

«И помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: „нет мне удовольствия в них!“, доколе не померкли солнце, и свет, и луна, и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем.

В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно…

И высоты будут им страшны, и на дороге ужасы… Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы — доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем.

И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.

Суета сует, сказал Екклесиаст, все — суета!» [17]

День кончается. Солнце клонится к закату. Октавиан приближается. Пользуясь роскошью одиночества, оплакиваю заходящее солнце.

«Конец дела лучше начала его».

Нет, никогда.

Екклесиаст не прав.

Антоний нашел меня сидящей в потемках. Солнце село, истаял пурпур заката, и меня окружала ночь.

— Что тут такое? — воскликнул он. — Ламп, что ли, нет? Почему сидишь в темноте?

Он выбежал из комнаты, принес лампу и посветил мне в лицо.

— С тобой все в порядке? — Антоний обеспокоенно заглянул мне в глаза.

— Да, — ответила я. — Просто присела и задумалась.

— Глубоко, видать, задумалась, если не заметила, как стемнело.

— Так, надо было поразмыслить.

И это было правдой: когда смиряешься с неизбежностью, после первого приступа сожаления и горести приходит спокойствие.

— Что тут? — Он потянулся и взял свиток, развернувшийся, как длинная лента.

— Философские стихи. Эпафродит принес вместе с отчетами казначейства.

Антоний хмыкнул, зажег еще несколько светильников и углубился в чтение.

— Странный все-таки человек этот Эпафродит, — промолвил он через некоторое время. — Цифры с одной стороны, поэзия — с другой. Но тот, кто написал это, кем бы он ни был, смотрит на жизнь неверно. — Антоний покачала головой. — Бедный.

«Это мы бедные, — хотела сказать я. — Ты не понял, что это про нас?»

Антоний снова хмыкнул.

— Знаешь, а вот на сей счет он, пожалуй, прав.

— Насчет чего?

— А вот, послушай:

«И так иди, ешь с веселием хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим.

Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей.