Так что, пересекая Сорок шестую улицу и держа путь к
большущему небоскребу из темного стекла, который теперь стоял на углу Второй
авеню и Сорок шестой улицы, обращенному к Верхнему Манхэттену
[12]
(раньше
там находился некий магазин деликатесов, а потом некий пустырь), Труди думала
не о богах, призраках или визитерах из астрального мира. Она думала о Ричарде
Голдмане, говнюке, который возглавлял некую компанию, торговавшую детскими
игрушками, и о том…
Но именно тогда жизнь Труди переменилось. Произошло это, если
быть точным, в час девятнадцать минут пополудни, по ЛВВ
[13]
. Она как раз
добралась до бордюрного камня. Собственно, уже поставила на него ногу, и в этот
самый момент прямо перед ней на тротуаре возникла женщина. Афроамериканка с
большими глазами. Нью-Йорк не страдал недостатком черных женщин, и, видит, Бог,
большие глаза у них не редкость, но Труди никогда не видела, чтобы женщина
материализовалась прямо из воздуха, что, собственно эта афроамериканка и
проделала. Десятью секундами раньше Труди Дамаскус рассмеялась бы и сказала,
что нет ничего более невероятного, чем вот такое появление женщины, аккурат
перед ней, на тротуаре в Среднем Манхэттене, но именно так и случилось.
Определенно случилось.
И теперь она знала, что, должно быть, испытывали все эти
люди, которые рассказывали о том, что видели летающие тарелки (не говоря уже о
гремящих цепями призраках), как они злились, сталкиваясь со стойким недоверием
таких людей, как… да, таких, как Труди Дамаскус, какой она была в один час
восемнадцать минут пополудни первого июня, когда покидала угол Второй Авеню и
Сорок шестой улицы со стороны Верхнего Манхэттена. Ты можешь говорить людям:
«Вы ничего не понимаете, это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СЛУЧИЛОСЬ!» — и не вызывать никаких
эмоций. Разве что услышать в ответ: «Ну, наверное, она просто вышла из-за
автобусной остановки, а вы этого не заметили» или «Она, вероятно, вышла из
маленького магазинчика, а вы не обратили на это внимания». И сколько ни талдычь
им, что нет никакой автобусной остановки ни на одной стороне Сорок шестой
улицы, толку от этого не будет. И сколько не талдычь им, что и маленьких
магазинчиков поблизости нет, во всяком случае, после постройки
Хаммаршельд-Плаза-2
[14]
, тебе не поверят. Вскорости Труди предстояло
прочувствовать все это на собственной шкуре, и практичные люди едва не довели
ее до безумия. Она не привыкла к тому, чтобы к ее восприятию действительности
относились, как к капельке горчицы, случайно упавшей на стол, которая тут же
стиралась, или к кусочку недоваренной картофелины, который отодвигался на край
тарелки.
Никакой автобусной остановки. Никаких маленьких
магазинчиков. Только ступени, поднимающиеся к Хаммаршельд-Плаза-2, которые
несколько человек облюбовали для ленча, вот и сидели там с пакетами из
коричневой бумаги, но призрак-женщина не спускалась и со ступеней. Фактически
произошло следующее: когда Труди Дамаскус поставила свою обутую в кроссовку
левую ногу на бордюрный камень, тротуар непосредственно перед ней пустовал. А
когда перенесла свой вес на левую ногу, перед тем, как оторвать от мостовой
правую, появилась женщина.
Какое-то мгновение Труди могла видеть сквозь нее Вторую
авеню, и что-то еще, что-то похожее на вход в пещеру. Потом все исчезло, вместе
с прозрачностью женщины. Процесс ее «загустевания» занял, по прикидкам Труди,
секунду, может, меньше. Уже потом в голову Труди пришла старая присказка: «Если
б мигнула, ничего бы и не увидела», — и она пожалела, что не мигнула. Потому
что черная женщина не просто материализовалась из воздуха.
Она отрастила ноги прямо на глазах у Труди Дамаскус.
Именно так; отрастила ноги.
Труди ничего не мерещилось, ее органы чувств ясно и четко
фиксировали происходящее, и потом она говорила людям (число тех, кто хотел ее
слушать, уменьшалось и уменьшалось), что каждая подробность этого происшествия
отпечаталась в ее памяти, как татуировка. Поначалу рост призрака чуть превышал
четыре фута. Маловато, конечно, для обычной женщины, полагала Труди, но,
возможно, нормально, если ноги начинались от колен.
Призрак был в белой рубашке, запачканной темно-бордовой
краской или высохшей кровью, и джинсах. До колен джинсы облегали ноги, а ниже
штанины распластались на тротуаре, как кожа двух невиданных синих змей. Потом,
внезапно, штанины раздулись. Раздулись, пусть и звучит это безумно, но Труди
видела, как это произошло. И в тот же самый момент рост женщины изменился, с
четырех футов и ничего ниже колен до пяти футов с семью или восемью дюймами.
Такой трюк Труди с интересом посмотрело бы в кино, но происходило все не на
экране кинотеатра, а в ее реальной жизни.
На левом плече женщины висела отделанная материей сумка,
похоже, сплетенная из соломки. В ней лежали вроде бы какие-то тарелки или
блюда. В правой руке женщина сжимала вылинявший красный мешок, с завязанной
тесемками горловиной. В мешке находился ящик или коробка с прямыми углами,
упирающимися в материю. Мешок раскачивался из стороны в сторону, поэтому Труди
не смогла полностью прочитать надпись на нем. Разобрала лишь «НА ДОРОЖКАХ
МИДТАУНА».
А потом женщина схватила Труди за руку.
— Что у тебя в пакете? — спросила она. — У тебя есть туфли?
Вопрос заставил Труди взглянуть на ступни черной женщины, и
вновь она увидела что-то фантастическое: ступни у афроамериканки были белые.
Такие же белые, как у нее самой.
Труди слышала о людях, которые лишались дара речи; именно
это произошло и с ней. Язык присох к нёбу и отказывался спуститься. Однако, к
глазам никаких претензий она предъявить не могла. Они все видели. Белые ступни.
Засохшие капельки на лице черной женщины. Почти наверняка, капельки крови. А в
нос бил запах пота, словно такая вот материализация на Второй авеню могла
произойти лишь при затрате огромных усилий.
— Если у тебя есть туфли, женщина, тебе лучше отдать их мне.
Я не хочу убивать тебя, но я должна добраться до людей, которые помогут мне с
моим малым, и я не смогу пойти к ним босиком.
Этот маленькой отрезок Второй авеню пустовал. Люди, раз,
два, да обчелся, сидели лишь на ступенях перед Хаммаршельд-Плаза-2, одна
парочка смотрела прямо на Труди и черную женщину (по большей части черную
женщину), но безо всякой тревоги, даже без интереса, так что Труди оставалось
только задаться вопросом: что с ними такое, они что, слепые?