Какое-то время Тетия молчит. Затем, подтянув к груди шкуры, садится на ложе. Прислоняется стройной спиной к холодной стене; волосы черным дождем ниспадают ей на плечи.
— Тевкр, я сама не знаю. — В ее голосе звучит измождение. — Просто вынашиваю ребенка и молюсь богам: пусть он окажется твоим и пусть родится здоровым.
Тевкру этого мало.
— Что, если отец не я?
— Значит, — сердито отвечает супруга, — отец не ты.
Отвернувшись, она глядит на лучики света, проходящие в хижину сквозь плетеные стены. Потом снова смотрит на Тевкра и, протянув к нему руку, говорит:
— Тевкр, это все равно наш ребенок. Мы будем любить и растить его, как своего.
В глазах авгура вспыхивает ненависть.
— Не стану я растить ублюдка от человека, который изнасиловал мою жену! — Он выбирается из постели. — Что пришло со злом, то и приносит лишь зло. Если в тебе проросло скверное семя, мы не можем позволить ему жить.
Лицо Тетии искажается страхом. Она невольно берется за живот и чувствует, как внутри шевелится ребенок. Испуг матери, без сомнений, передался и ему.
— Муж мой, ты в гневе. Не говори таких слов.
Накинув шкуру на плечи, она встает и подходит к супругу.
Тевкр не шелохнется. Он ненавидит себя за гневные мысли и речи. И в то же время знает: он прав. Тетия оборачивает шкуру вокруг мужа, так, что их тела соприкасаются.
— Идем, ляг со мной. Возьми меня, и давай заново познаем друг друга.
Тевкр еще не остыл, но позволяет Тетии уложить себя на постель, целовать, обнимать. Покорно входит в нее. Тевкр послушен оттого, что отчаянно желает Тетию. Отчаянно желает возвращения прошлого — чтобы все стало как прежде. Он обнимает жену так крепко, как ни разу не обнимал. Целует так страстно, что обоим не хватает дыхания. И когда жена доводит Тевкра до извержения семени, оно изливается так сильно, так обильно, как никогда не изливалось.
Окутанные теплым туманом плотского наслаждения, супруги молча решают продолжить. Тетия не признается мужу в терзающем ее страхе — в глубокой, темной тревоге: что, если он прав? Что, если внутри ее вызревает семя зла и порока? А Тевкр не хочет говорить, какое решение принял: ребенка, когда тот родится, он сразу убьет.
Глава 10
Штаб-квартира карабинеров, Венеция
Валентина выслушивает рассказ Тома, лишь изредка прерывая его, чтобы задать вопрос, а после выходит из комнаты для допросов.
История просто невероятна.
Из-за разницы во времени с Америкой так сразу и не проверишь, правда ли Том Шэман тот, за кого себя выдает, и правда ли он совершил то, о чем рассказал.
Ну, Google в помощь.
— Что я узнала! Вы не поверите! — Прихватив распечатки из лотка принтера, Валентина спешит к столу Карвальо. — Наш свидетель — которого мы держим в третьей комнате, — он бывший священник. Убил недавно двух человек!
— Священник-убийца?
— Не совсем. Его признали героем.
Вито Карвальо разражается громким смехом.
— Герой? Убийца? Священник? Ничего себе сочетание!
— Что ж, и такое встречается. Взгляните. — Валентина передает старшему распечатки. — Судя по всему, он пытался помешать троим насильникам, напавшим на девушку. Изнасилование предотвратить не успел, но двоих преступников убил. Сам он почти все рассказал, однако я решила проверить, прежде чем делать выводы.
Вито просматривает распечатки.
— Надо же, боец! Такого падре еще поискать. Каков он из себя?
Закатив глаза, Валентина пытается как можно точнее вспомнить внешность свидетеля.
— Рост примерно метр девяносто, вес — килограммов девяносто, может, и больше. Тип он здоровый. Такой стройный, в смысле, накачанный. Лет ему тридцать — тридцать пять.
Оторвавшись от чтения, Вито бросает на Валентину предостерегающий взгляд.
— Но-но! Это священник и к тому же свидетель, а не кандидат на свидание!
— Священник он бывший.
— Зато свидетель настоящий, — отцовским тоном напоминает майор. — И уж тем более не кандидат на свидание. К тому же Интернет — помойка, не забывай. Показания американца надо тщательным образом перепроверить. Поручи это дело Марии Сантанни, она у нас любит работать с деталями.
— Si. — Валентина хватает трубку телефона.
— Да не сейчас. Сначала потолкуем с нашим героическим убийцей-священником.
— Бывшим священником! — напоминает Валентина и спешит вслед за начальником.
В отличие от Валентины Вито Карвальо у входа в комнату для допросов не задерживается. Он распахивает дверь как можно напористее, чтобы свидетель удивился посильнее. Надо же проверить, насколько он нервный.
Том Шэман сидит ссутулившись и положив подбородок на сцепленные пальцы. За торжественным входом майора Карвальо он следит одними глазами, а выпрямляется только при появлении Валентины — просто из уважения. По лицу лейтенанта видно: она проверила показания на правдивость. Впрочем, ничего другого от полицейского ожидать и не следовало. Том лишь надеется, что его наконец-то отпустят.
— Еще раз здравствуйте, — говорит Валентина и представляет старшего по званию: — Это мой начальник, майор Карвальо.
Карабинеры усаживаются за серый стол напротив свидетеля.
— Ему, — продолжает Валентина, — поручено вести дело об убийстве Моники.
— Моники?
Майор заполняет лакуны в осведомленности Тома:
— Моника Видич. Ее отец опознал труп. Монике было пятнадцать лет, и она приехала в Венецию из Хорватии.
— Отец, наверное, убит горем? Бедный человек…
Том вспоминает ужас, который пережил сам, вытащив труп из канала. А Карвальо следит за каждым его жестом, за каждым мускулом у него на лице и изгибом губ.
— Почему вы сразу не сказали, что вы священник? Что совсем недавно оставили сан?
Поерзав на стуле, Том отвечает:
— А смысл? Какая разница, кем я был — священником или финансистом?
Карвальо барабанит пальцами по столу.
— Может, и никакой. Однако уйти в отставку после того опыта, какой пережили вы, — об этом, думаю, стоит поговорить. Не находите?
— Не нашел прежде, не нахожу и сейчас.
Карвальо решает зайти с другого угла.
— Когда я стал полицейским, то разучился верить в совпадения. Для меня перестали быть правдой фразы типа: «Я проходил мимо и вдруг заметил труп». Точно так же мне с трудом верится, будто вы покинули Лос-Анджелес, оставив на американской земле два трупа, чтобы прилететь в Венецию и совершенно случайно наткнуться на другое мертвое тело. Понимаете, к чему я веду?