Книга Блаженств - читать онлайн книгу. Автор: Анна Ривелотэ cтр.№ 33

— Фу, Гизер, фу! — закричал бородач. Пес радостно высунулся из сумки и завилял хвостом.

— Бутербродики у вас там, наверное, с колбаской? — Хозяин собаки прищурился.

— Они, родимые, — закивала Альбина.

Бородач схватил пса за ошейник и потрепал его между ушами.

— Что это у нас тут? Тетя ямку роет?

— Ну, допустим, роет. — Эта пара начинала Альбину раздражать своим любопытством. — Это что, запрещено?

Бородач хмыкнул и направился к озеру. Гизер последовал за ним.

Альбина наспех закончила работу. Яма получилась не такой глубокой, как ей бы хотелось, но она опасалась возвращения собаковода и потому торопилась. Коробка с останками Лёки была перевязана бечевкой, чтобы не раскрылась в дороге; теперь Альбина сняла бечевку. Она сдвинула крышку и поцеловала Лёку в лоб. Тело успело оттаять, и картон начал размокать. Альбина опустила коробку в могилу и бросила первую горсть земли, когда громкий лай возвестил о приближении Гизера и его дотошного хозяина. Альбина схватилась за лопату. Бородач подошел почти вплотную.

— Тетя хоронит бутербродики с колбаской?

— Тетя кота хоронит. Иди своей дорогой, добрый человек.

Не обращая внимания на летящие комья земли, пес сиганул в могилу и яростно заработал лапами.

— Фу, Гизер, ко мне! Там кот, он дохлый, он нам не нужен!

И тут хладнокровие покинуло Альбину. Она прыгнула в яму вслед за Гизером и вцепилась в коробку.

— А ну, пошел вон!

Пес зарычал. Альбина зашлась в рыданиях.

— Оленька, Оленька моя, — шептала она, накрывая телом картонный гроб. Необъятное, невыразимое горе сомкнуло над ней свои темные воды, и там, под толщами этих вод, она не видела и не слышала ничего, что творилось вокруг. Необходимость сохранять тайну больше для нее не существовала. В глубине разверзшегося перед ней одиночества эту тайну не от кого было хранить. Она даже не заметила, как хозяин пса под мышки выволок ее, прижимающую к груди коробку, из могилы. Не заметила, как пополз раскисший картон, прогибаясь под невеликой тяжестью Лёкиного тела, как Гизер схватился зубами за кружевной край крестильной рубашки. И когда человек с бородой забрал с собой сумку с трупом младенца и ушел в поселок за подмогой, предварительно привязав Альбине бечевкой запястья к лодыжкам, она все еще повторяла: «Оленька, Оленька моя».

Тогда, в двухтысячном, Альбину Аникину признали невменяемой, и четыре месяца она провела на лечении у доктора Осецкой. То, что привело ее в клинику на сей раз, было куда как более прозаично: старческое слабоумие.

В то время как на мобильный Матильды пришло сообщение с нового, нью-йоркского номера Юлия, извещавшее ее о том, что с ним все в порядке, Матильда и М. как раз входили в торговый центр «Европейский». За предстоящим ужином они собирались обсудить покупку М. одной из работ Матильды. Поравнявшись с концертной площадкой, Мати на секунду остановилась. Сцена была залита алым светом, как заревом пожара. Сверху, из темноты, по канату спускались танцовщики-акробаты: трое мужчин и одна женщина, в трико и шлемах, увенчанных конскими хвостами. Играла оглушительная музыка. Матильда усмехнулась: вот это работенка у парней, кувыркаться по часам перед ярмарочной публикой.

Они поднялись на третий этаж, в фиш-хаус, и хостесс проводила их за столик у окна, откуда открывался вид на площадь Европы. Пока Мати и М. изучали меню, выступление акробатов закончилось. Трое мужчин и одна женщина сели в лифт, идущий наверх. Они совсем не разговаривали между собой; каждый из них вышел на своем этаже. Каждый из членов террористической группы «Всадники Апокалипсиса». Мати заказала теплый салат из осьминогов с картофелем, М. — черную треску. Взрывчатка была заложена в разных местах торгового центра, но все взрывные устройства должны были сработать одновременно, превратив «Европейский» в братскую могилу класса люкс более чем для двух тысяч человек.

Они и сработали.

По всему периметру здания, сверху донизу, стекла вылетели, словно споры гигантского перезрелого гриба. Перекрытия проломились, и все содержимое шестиэтажного комплекса рухнуло в гигантскую воронку, увлекаемое силой земного притяжения. Это было сокрушительное торжество хаоса: в исполинскую дыру улетали части искореженных человеческих тел, россыпи бриллиантов, цветы в кадках, дамские сумочки, терминалы и банкоматы. Обваливались стопки крахмальных салфеток, проносились начищенное столовое серебро, кровавые австралийские бифштексы, детские головы и безобидные парфюмированные бомбочки для ванн. Лились неплохие белые и красные вина, осыпались вешала с кружевным бельем, летели элитная оптика и тонны косметики в нарядных баночках, порхали стаи банкнот, угрюмо свистели унитазы. Жуткий многоголосый стон взметнулся в безмятежные небесные акварели. Бездны потребительского ада гостеприимно разверзлись под «Европейским». А с шестого этажа, с охраняемой платной парковки, падали автомобили, сопровождая падение обиженным воем сигнализаций.

Часть стены, выходившей на площадь Европы, чудом уцелела. На примыкающем к ней крохотном участке пола незыблемо покоился один-единственный столик, за который Матильда уцепилась обеими руками.

На самом деле, официанты просто предложили гостям отсесть от окна. На площади нашли подозрительный сверток и незамедлительно вызвали саперов. Оцепленного участка даже не видно было из той части зала, где Матильда сидела, обливаясь потом и слезами. М. гладил ее по руке и недоумевал, неужели известие о свертке так ее испугало. Но дело было не в свертке. Ледяная свобода одиночества дохнула Матильде в лицо, и в развернувшейся перспективе она представлялась ей летящим по ветру за ее головой белым призрачным вымпелом. «Как случилось, Боже, как случилось, что в моей жизни так мало любви», — спрашивала Матильда. Где-то на другом конце земли, в невозвратном прошлом были Кай и Юлий. Где-то в безымянном хранилище покоился пепел удивительной Лёки Михельсон. Где-то поблизости был Павлик, с годами ушедший в себя так полно, что превратился в подобие глубоководной рыбы. А больше-то и не было никого. Никого из тех мужчин и женщин, что прошли сквозь Матильду, как сквозь прелестное ничто, безболезненно и бесследно.

М. заказал вина. От неловкости он непрерывно шутил. Как все мужчины на свете, он не любил женских слез, но к этим почему-то почувствовал вкус и не хотел себе в этом признаваться. Ему нравился вид плачущей Матильды — не потому, что она плакала, а потому, что это была Матильда. Принесли вино, и она пила бокал за бокалом, утоляя необъяснимую, звериную жажду, пока ее лицо не загорелось румянцем, а в голове не разлилась горячая пустота. Тогда Мати посмотрела на М. долгим ласковым взглядом и сонно улыбнулась. Эта улыбка прошила М. точно между ключиц; он потянул себя за узел галстука, будто ему не хватало воздуха: поздно. Колючее семечко уже угнездилось в горле, раскрылось надвое, и шипастый, своевольный росток выстрелил наружу, чтобы больше не оставлять его в покое.

После ужина М. пригласил Матильду к себе домой, понимая, что делать этого не надо. Он сказал, что его семья укатила на каникулы в загородный дом, и эта информация тоже была явно излишней. Проклиная руководившую им инерцию, М. покорно принял отказ Матильды и отвез ее в Останкино.