Книга Блаженств - читать онлайн книгу. Автор: Анна Ривелотэ cтр.№ 32

— Я просто не хочу, чтобы ты умирала, — и выбежал прочь.

Неизвестно, как мать в тот день истолковала его поступок, но что-то переменилось в ней. Мало-помалу она снова начала есть и разговаривать — впрочем, не удостаивая этой чести отца. Когда тот позвонил ей и сообщил, что родилась дочь, она просто бросила трубку.

Теперь мать лежала, укрытая до подбородка серой больничной простыней, и вдоль ее тонкого носа катилась слеза, причиняя ему невыносимое беспокойство. Мать, которую он никогда не любил «до дна», больше не узнавала его, и это не было обидно. Обидно было видеть закат ее несчастливой жизни — так, словно некогда он обещал ей счастье и не сдержал обещание. Смутно помнил, что все-таки обещал; наверное, еще тогда, когда, улыбаясь, таращился на нее из коляски бессмысленными и ясными глазами.

— Я просто не хочу, чтобы ты умирала, — повторил он и, наклонившись, поцеловал ее в щеку, намеренно, так, чтобы ощутить на губах вкус ее слез. Она потянула воздух забитым носом и хрипло произнесла:

— Гоша.

Он облизал губы. Слезы были самые обычные, соленые. Ничего не произошло.

Ничего не произошло, убеждал он себя, выходя из палаты, чувствуя, как немеет нижняя губа и распухает язык.

Когда Макаров проходил мимо кабинета Агнии, она оторвалась было от бумаг, чтобы перекинуться с ним еще парой слов, но он не обратил на нее внимания. Агния заметила, что его рот был приоткрыт и оттуда уже свисала тонкая ниточка слюны; Макаров прикрыл рот платком и вышел из отделения, звонко хлопнув дверью.

На секунду Агния смутилась. Ей даже пришло в голову, что, возможно, каким-то образом Макаровой удалось припрятать выдаваемые ей лекарства и вот теперь ее сын нашел их и съел, но эта мысль показалась Агнии абсурдной. Вернуться к компьютерным забавам в компании интерна Ганушкина ей уже не пришлось: в отделение доставили старушку, найденную на улице. Старушка просидела на бетонном ограждении у продовольственного магазина семь часов кряду и успела обморозить пальцы на руках. Документов при ней не было, адреса и имени она не помнила, противоправных действий не совершала, а потому сотрудники милиции, как положено в таких случаях, привезли ее к Агнии. Определяя неизвестную в ту самую палату, где лежала Макарова, Агния не могла отделаться от ощущения, что где-то эту старуху она уже видела. Высокая, статная, она казалась еще выше ростом из-за прически: пышные седые косы были уложены венцом вокруг головы. Неизвестная покорно следовала за сестрой но коридору; Агнии была знакома эта покорность, ровня покорности, жившей внутри нее самой. Так смиренно отдаются чужой воле люди, уставшие от взрослой необходимости принимать решения. В руках врачей они становятся кроткими, как тряпичные куклы, как ослабевшие щенки, и иногда Агнии, не познавшей материнства, казалось, что ее редкая и печальная нежность к больным сродни материнским чувствам.

Припомнив, что неизвестная действительно уже поступала к ней однажды, лет семь назад, Агния порылась в базе данных. Альбине Михайловне Аникиной, а именно так звали старуху, тогда было шестьдесят восемь, и в тот раз ее тоже привезли милиционеры. Только обстоятельства были совсем другие. Гражданке Аникиной, находящейся в состоянии реактивного психоза, требовалось экспертное заключение: прокуратура расследовала дело, в котором она оказалась замешана.

Долгие годы Альбина готовила себя к смерти Лёки. План действий был у нее давно готов, и Лёку в этот план она не посвящала. Лёка доверилась ей в этом, как привыкла доверяться во всем остальном, и никаких подробностей они не обсуждали.

18 марта 2000 года в городе Новосибирске в 19.34 но местному времени Идущая Вспять зашлась в недолгом и остром младенческом крике. Ее сморщенное личико побагровело, потом посинело; она затихла, и Альбина высвободила палец из ее крошечного холодеющего кулачка. Альбина с изумлением рассматривала то, что осталось от ее Лёки, от той, с кем она была неразлучна последние сорок лет своей жизни. Рассматривала то, что так умиляет всех молодых мамаш: пяточки, пальчики, складочки под коленями разведенных ножек, слипшиеся темные ресницы, мягчайший завиток на темени, мокрый и нежный изгиб верхней губы. Своих детей у Альбины никогда не было. Она взяла Лёку на руки, прижала к груди и больше часа простояла не шелохнувшись.

Salve, Albina, седые косы — твоя корона. Ave, Albina, радуйся, дева, славься, мадонна с мертвым младенцем под полотенцем, с плачущим сердцем. Огненный путь свой ты одолела, милю за милей, — белой свечою оледенела в ворохе лилий. Словно гвардеец, взявший оружие на караул. Может, младенец просто недужен, просто заснул?.. Осиротела ли, овдовела — нужного слова нет в языке. Все, что любила, все, что имела, — пеплом в руке вмиг обернулось, прахом в горсти. Полно баюкать мертвое тело, брось, отпусти! Но неподвижна, словно колонна, выпрямив спину, плачет старуха, плачет мадонна, плачет Альбина.

Это песня, которую я не спою Альбине. Она омыла Лёку и обрядила в длинную крестильную рубашку с кружевами, положила в полиэтиленовый пакет и засунула в морозильную камеру. Альбина хотела дождаться теплых дней, когда оттает земля, чтобы похоронить Лёку без посторонней помощи и лишних глаз.

В это время в Москве Матильда отмечала свой двадцать четвертый день рождения. В одиночестве она стояла на мосту и пила из горлышка коньяк «Черный аист» за упокой души своей подруги Лёки Михельсон, а бешеный мартовский ветер трепал ее волосы, окрашенные стойкой краской цвета «сияющий каштан». На съезде с моста в автомобиле сидел Юл. Он сидел там битый час и недоумевал, почему Мати выбрала такой странный способ праздновать двадцатичетырехлетие. Она могла бы устроить вечеринку или пойти в клуб, вместо того чтобы превращать некруглую, в общем, дату в личную трагедию. Юл побарабанил пальцами по приборной доске и пробормотал: «Причуды… За то и любим».

Настал май. Последние заморозки прошли, но Альбина не торопилась с похоронами. Она старалась как можно реже заглядывать в морозилку, и все же ей было спокойнее от мысли, что Лёка рядом. Соседкам по подъезду, интересовавшимся, куда пропала ее внучка, Альбина сказала, что Лёку забрали родители. После праздников, выбрав погожий денек, она оделась так, как обычно одеваются старушки, отправляясь на дачу. Никакой дачи под Новосибирском, понятно, у Альбины не было, но на случай, если кто-нибудь спросит, у нее имелась очередная легенда, в изобретении которых за сорок лет она изрядно поднаторела. Альбина прихватила с собой лопату в матерчатом чехле и сумку на колесах, где лежали тело Лёки, упакованное в большую обувную коробку, и бутыль с керосином — протравить могилу, чтобы не разорили животные. На вокзале она села в восточную электричку и доехала до платформы Барлак. Отойдя от станции на порядочное расстояние, она остановилась в давно присмотренном местечке недалеко от озера, в светлом березовом лесу. Она расчехлила лопату и, помолясь, взялась за работу.

Альбина копала с ожесточенным усердием; уже через полчаса ломота в пояснице заставила ее остановиться. Она была крепкой и статной женщиной, однако ей было шестьдесят восемь лет, и тяжелая сибирская почва поддавалась с трудом. Альбина воткнула лопату в землю и привалилась к березе, чтобы передохнуть. Она раскрыла сумку и достала бутылку с водой. Невдалеке послышался собачий лай: сквозь молодые папоротники к ней мчался большой охотничий пес. За псом, окликая его, шел бородатый мужчина в очках и спортивном костюме. Пес со всего маху прыгнул на сумку-тележку, отчего та повалилась набок, и мгновенно запустил в нее нос и обе передние лапы. Альбина похолодела, но виду не подала.