— Как вы сумели убежать от Энтрегьяна?
— Я не убегала. Он просто… умер. Истек кровью и умер. Это
случилось, когда он вез меня на машине к шахте. Машина слетела с дороги и
перевернулась. Одна задняя дверца открылась. К счастью для меня, иначе я
осталась бы внутри, как сардина в банке. Я… я вернулась в город пешком.
— Что случилось с вашей рукой?
— Я ее сломала. — Эллен еще больше скрючилась. Поза ее
определенно не нравилась Мэри. Эллен напоминала ей тролля из сказки,
согнувшегося над мешком с нечестно добытым золотом. — Вы можете помочь мне
залезть в окно? Я хочу увидеть моего мужа, хочу увидеть Дэвида.
В голове Мэри зазвенел колокольчик тревоги, что-то
подсказывало ей, что дело нечисто, но, когда Эллен потянулась к ней здоровой
рукой, когда Мэри увидела на этой руке грязь и запекшуюся кровь, увидела, как
эта рука дрожит от усталости, ее доброе сердце цыкнуло на ящерицу инстинкта,
что жила в ее мозгу. Безумец коп убил младшую дочь этой женщины, она попала в
автокатастрофу, когда ее саму везли на смерть, сломала руку, сквозь ревущую
бурю пешком шла по городу, забитому трупами. Не хватает только, чтобы первый
живой человек, к которому эта женщина обратилась, увидел в ней бяку и отказался
пустить в дом.
— В это окно вам лезть нельзя. Тут полно битого стекла.
Что-то… через него прыгнул зверь. Подойдите к другому окну с матовым стеклом. В
женском туалете. Туда забраться проще. Там есть ящики, на которые можно встать.
Я вам помогу.
— Хорошо. Спасибо вам, Мэри. Слава Богу, что я вас нашла. —
Ужасная улыбка осветила лицо Эллен, благодарность, униженность, ужас, все
перемешалось, слилось в ней воедино, и изувеченная женщина поплелась к другому
окну, опустив голову и согнув спину. Двенадцать часов тому назад это была дама
из престижного пригорода, типичная представительница среднего класса,
собиравшаяся отдохнуть на озере Тахо, где она, вероятно, намеревалась прикупить
кое-что из одежды в магазине «Толбот» и из нижнего белья в «Тайнах Виктории».
Днем солнечные ванны с детьми, вечером секс с давним партнером, открытки
друзьям — здесь такой чистый воздух, как жаль, что вас нет. Теперь же она более
всего напоминала беженку, не имеющую возраста жертву войны, вырвавшуюся из
кровавой бани в пустыне.
А Мэри Джексон, эта нежная маленькая принцесса, голосующая
за демократов, каждые два месяца сдающая кровь, пишущая стихи, всерьез думала о
том, чтобы оставить эту женщину стонать в темноте, пока она не
проконсультируется с мужчинами. И что сие означало? Что она тоже участвовала в
этой войне, решила Мэри. Именно так мыслишь, так ведешь себя, когда такое
случается и с тобой. Только она по этому пути не пойдет. Никогда в жизни.
Мэри вышла в коридор и прислушалась. Больше никаких криков
из глубины кинотеатра не доносилось. А затем, когда она открывала дверь в
женский туалет, грохнуло три выстрела. Стены и расстояние приглушили их, но в
том, что это выстрелы, сомнений быть не могло. За выстрелами последовали крики.
Мэри замерла, разрываясь между стремлением броситься на крики и желанием помочь
Эллен. Решили дело рыдания, доносившиеся из-за окна женского туалета.
— Эллен? Что такое? Что с вами?
— Я такая глупая, ничего больше. Просто глупая! Ударилась
сломанной рукой, когда ставила один ящик на другой. — Женщина за окном, Мэри
видела ее силуэт сквозь матовое стекло, зарыдала громче.
— Держитесь, сейчас я вам помогу. — Мэри поспешила к окну и
убрала бутылки, которые положил на подоконник Биллингсли, чтобы никто не проник
в кинотеатр незамеченным. Она уже поднимала окно, думая о том, как помочь Эллен
перебраться через подоконник, не ударив еще раз сломанную руку, когда вспомнила
слова Биллингсли о копе: он стал выше. Святой Боже! воскликнул тогда отец
Дэвида. Она как Энтрегьян? Как коп?
Возможно, она и сломала руку, хладнокровно подумала Мэри,
но, с другой стороны…
Ящерица инстинкта, которая обычно жила глубоко в мозгу,
внезапно рванулась вперед, вереща от ужаса. Мэри уже решила опустить окно,
подумать секунду-другую… но не успела. Потому что ее запястье обхватила чужая
сильная и горячая рука. А вторая толкнула окно вверх, и ноги Мэри подогнулись,
когда она увидела перед собой лыбящуюся физиономию. Лицо Эллен, но ниже
пришпилена бляха Энтрегьяна.
Перед ней стоял Энтрегьян. Колли Энтрегьян, каким-то образом
переселившийся в тело Эллен Карвер.
— Нет! — закричала Мэри, рванувшись назад, не чувствуя боли
в запястье, накрепко схваченном пальцами Эллен. — Нет, отпустите меня!
— Не отпущу, пока не споешь «Улетая на реактивном
самолете»
[67]
, шлюха, — ответила лже-Эллен, подтаскивая Мэри ближе к окну. Из
ноздрей лже-Эллен брызнула кровь. Потекла она и из левого глаза. — На заре,
ранним утром…
Мэри почувствовала, что летит навстречу забору по другую
сторону тропинки.
— …таксист нажмет на клаксон…
Она успела поднять одну руку, но все равно крепко
приложилась лбом и упала на колени. В голове гудело. Из носа по губам и
подбородку потекло что-то теплое.
Добро пожаловать в «Клуб разбитых носов», крошка, подумала
Мэри, тяжело поднимаясь.
— …Я здесь так один-н-о-о-к…
— Какого… — начала было Мэри, но короткий, без замаха, удар
лжеЭллен отправил ее в глубокий нокаут.
Лже-Эллен подхватила падающую Мэри, подтянула к себе и
успокоилась, лишь почувствовав на коже Эллен ее дыхание.
— Как же мне нравится эта песня. — Лже-Эллен перебросила
Мэри через плечо, словно мешок с зерном. — У меня внутри все переворачивается.
Тэк!
Лже-Эллен со своей ношей исчезла за углом. Пять минут спустя
пыльный «каприс» Колли Энтрегьяна вновь катил к Китайской шахте, пробивая
лучами фар песчаную завесу. Ветер заметно стих. Когда машина проехала мимо
ремонтной мастерской Харви и кафе, где потчевали мексиканскими блюдами, в небе
появился тоненький серп луны.
Глава 5
1
Даже в те годы, когда Джонни злоупотреблял спиртным и
наркотиками, его память ничего не упускала. В 1986 году Джонни, оказавшийся на
заднем сиденье так называемого «патимобиля» Сина Хаттера (Син Хаттер в ту
пятницу объезжал злачные места Ист-Хэмптона с Джонни и еще тремя друзьями и
подругами в большом старом «кэдди» выпуска 1965 года), попал в аварию. Син
столько выпил, что не мог ходить, не говоря уж о том, чтобы вести машину.
«Патимобиль» перевернулся дважды, когда водитель попытался свернуть с Эггамоггин-лайн
на Раут-Би, не снижая скорости. Девушка, сидевшая рядом с Сином, погибла. Сам
Син получил перелом позвоночника. После этого он довольствовался лишь одной
моделью «патимобиля»: инвалидной коляской с электрическими моторчиками.
Остальные отделались мелкими травмами. Джонни, с ушибом селезенки и переломом
ступни, считал себя счастливчиком. А самое удивительное заключалось в том, что
только он помнил, как все произошло. Когда это выяснилось, Джонни нашел сей
факт прелюбопытным и опросил всех выживших, даже Сина, который плакал и гнал
его прочь (Джонни, однако, не ушел, пока не получил ответ на свой вопрос:
почему нет, ведь это Син едва не угробил его, а не наоборот). Патти Никерсон
вроде бы помнила выкрик Сина, как раз перед тем, как они слетели с асфальта:
«Держитесь, сейчас прокатимся с ветерком!» Бруно Гартнер припоминал, что
«кэдди» вроде бы останавливался перед тем, как набрать скорость и
перевернуться. Но случившееся после остановки скрывала чернильная тьма. Син
заявил, что он помнит, как вышел из душа и протер запотевшее зеркало, чтобы
побриться. И все. Провал до того самого момента, как он открыл глаза в
больнице. Возможно, он и лгал, но Джонни в этом сильно сомневался. А вот его
память ничего не упустила. Ни единой мелочи. Син не говорил: «Держитесь, сейчас
прокатимся с ветерком». Он сказал: «Держитесь, сейчас поворачиваем» — и
засмеялся. Он еще смеялся, когда «патимобиль» начал переворачиваться. Джонни
помнил, как Патти кричала: «Мои волосы! О, черт, мои волосы!» Он помнил, как
она припечатала его задницей, когда все закончилось. Помнил, как вопил Бруно
Гартнер. Остался в памяти и скрежет прогнувшейся вниз крыши «патимобиля»,
вогнавшей голову Рашель Тиморов ей в шею и развалившей ее череп, как спелый
арбуз. Хрумкающий такой звук, какой можно услышать, расколов зубами кубик льда.
Джонни помнил все. Он знал, что такова участь писателя. Не мог лишь сказать,
дар ли это природы или приобретенный навык. Впрочем, причина не имела никакого
значения. Главное же состояло в том, что Джонни ничего не забывал. Калейдоскоп
событий, даже накладывающихся друг на друга, аккуратно рассортировывался,
выстраиваясь в последовательный ряд, точно так же, как магнит выстраивает
железные опилки. До того вечера, когда Син Хаттер перевернул свой «патимобиль»,
Джонни не мог нарадоваться на свою способность помнить все. Радовался и потом…
до этой ночи. Вот когда не помешали бы черные чернила, заливающие кое-какие
клетки памяти.