Но чушь какая, он ведь точно знает, что не Максим Максимович
договаривался с Глебом о покупке Духовидова — Глебу и в голову бы не пришло
предложить такую халтуру настоящему знатоку, да еще за бешеные деньги…
Владимир Иванович огляделся. Галерея была пустынна,
секретарша Марина болтала в углу с консультантом. В дальнем конце Вера
Сергеевна вытирала пыль. Пятаков подошел поздороваться.
— Как вам здесь работается теперь?
— Уж и не знаю, долго ли, как бы не закрыли галерею.
Двоих зарезали, страх какой!
— Что теперь будет, не знаете?
— Не знаю, приезжали какие-то на джипе, — Вера
Сергеевна понизила голос, — деньги забрали и бумаги. Говорят, разберемся.
— Кто такие, милиция?
— Да нет, от владельца люди.
— А что, Аделаида разве не хозяйка была?
— Наполовину или как там еще, не знаю я. Велели ничего
не трогать, ждать.
— Вера Сергеевна, а в тот день, когда Глеба убили, вы
были тут?
— А куда же я денусь! Я привыкла, коли мне деньги
платят, так надо работать. Даром денег никогда не брала и не буду. Да мне,
правду сказать, никогда и не предлагали.
— А вы не помните — все время кто-нибудь в зале был, не
было такого, чтобы все разбежались, галерею без присмотра оставили?
— Нет, такого не припомню. Двери входные тогда закрыты
были, девочки обедать по очереди ходят. Но я все больше в подсобке или в
кладовых убирала, так что, если и было что, — я бы не заметила.
— Ну ладно, Вера Сергеевна, пойду я.
— До свидания, Володенька.
Когда Пятаков уже скрылся за дверью галереи, Вера Сергеевна
вспомнила вдруг кое-что, о чем нужно было ему рассказать. Она окликнула
Владимира Ивановича, но он не услышал и не вернулся.
— Ладно, — пробормотала она, — потом
расскажу, как увидимся.
***
Я шла с работы, вернее тащилась еле-еле с двумя тяжеленными
сумками, и тут меня приветствовал Ромуальд. На другом конце поводка Ромуальд
чинно вел Нину Ивановну, как видно, понимал, что старушке за ним не угнаться, и
вел себя прилично.
Я с радостью поставила сумки прямо на снег и остановилась
поболтать. Нина Ивановна была очень расстроена, хотя и бодрилась.
— Что случилось, с Володей что-нибудь?
— Случилось. — Нина Ивановна посмотрела на меня
даже как будто неприязненно, но потом махнула рукой: — Маргарита звонила.
— И что? — осторожно спросила я. — Что-то
плохое?
— Все хорошо, — вздохнула Нина Ивановна, —
просто замечательно, только они разводятся.
— Кто? — тупо спросила я.
— А ты не знаешь? Володя с дочерью моей, Маргаритой.
— Так они же и так… — изумилась я. — Уже два года.
— А теперь он звонил ей и сказал, что
разводится, — всхлипнула Нина Ивановна, — и главное, ей, говорит, не
говори, мне то есть.
— А она сразу вам и сообщила? — догадалась
я. — Год не звонила, а теперь сразу сообщила?
— Ну да, звонит и говорит, что, мол, там происходит,
кто, говорит, у него есть, что за баба?
— А ей какое дело?
— Ия так же говорю! — обрадовалась Нина
Ивановна. — Тебе, говорю, можно, а ему нельзя? Наташенька, ну почему же вы
мне-то не сказали? Неужели же я не понимаю, мужчина он молодой, сорок с
небольшим, ясно, одному жить плохо, да только я же мешать не буду!
— Нина Ивановна, ей-богу, ничего про это не
знаю! — воскликнула я. — Да у нас с ним ничего серьезного, Ромуальд,
скажи.
Ромуальд посмотрел на меня укоризненно и промолчал.
— Нина Ивановна, не расстраивайтесь, вызовите его сюда
и поговорите откровенно, он вам все расскажет, а потом попросите ко мне зайти,
хочу знать, как у него с милицией, разъяснилось ли.
— Только ты уж меня не выдавай, что я тебе
проболталась, а то неудобно.
Я уже думала, что он не придет, когда в десятом часу раздался
звонок в дверь. Вид у него был не очень хороший, бледный, щеки ввалились, глаза
воспаленные. Мне стало его жалко — сразу видно, у человека неприятности. На
цыпочках мы проскочили в комнату, потому что Лизавета укачивала ребенка, он
что-то капризничал.
— Я хочу написать твой портрет, — вдруг сказал он.
— Прямо сейчас? — Я рассмеялась. — Расскажи
лучше, как у тебя дела.
— Неохота о неприятном.
— А все же?
Уступая, он рассказал, и я просто ужаснулась, ведь это уже
не неприятности, это полный крах! А он сидит и покорно ждет, как зараза Громова
его арестует и посадит в камеру к уголовникам!
Видя, как я переживаю, он оживился и даже сделал попытку
меня поцеловать, но я нервничала, что припрется зять смотреть телевизор — с
него станется! Поэтому Володя посидел немножко и ушел, а я долго думала, верю я
ему или не верю. И поняла, что верю, что в милиции все идиоты и гады и что если
я ему не помогу, то его посадят. Раз он говорит, что слышал по телефону, как
кто-то приходил, значит, так и есть, просто эти в галерее скрывают мало ли по
какому поводу. С милицией вообще никто откровенничать не будет, чем меньше с
ними общаешься, тем спокойнее! Поэтому назавтра с утра пораньше я позвонила
Нине Ивановне, она сказала, что с Володей они все обсудили и помирились, что я
была права, он просто не хотел раньше времени ее волновать. По ее намекам я
также поняла, что говорили они и обо мне, но не стала расспрашивать — сейчас не
до этого.
— Нина Ивановна, дорогая, придумайте мне какое-нибудь
поручение к Вере Сергеевне, чтобы мне к ней зайти вроде по делу! Это очень
важно для Володи!
Нина Ивановна подумала немного и сказала, что Вера Сергеевна
давно ей обещала дать почитать два романа Сидни Шелдона, она у соседки взяла,
да все никак не соберется привезти. Предлог был достаточно натянутый, но я
согласилась.
Днем, отпросившись с работы, я забежала в галерею. Романы
были толстенные, так что, видя, как я изменилась в лице, представив, что потащу
их в метро в час пик, Вера Сергеевна предложила мне кофе. Мы сидели у нее в
подсобке, и я потихоньку начала спрашивать:
— Что у вас тут творится?
— Хозяин объявился новый, китаец какой-то. Богатый,
говорят, страшно! Вначале-то галерея была Аделаидина, но дела плохо шли, она
часть, оказывается, заложила, никто и не знал. Вот теперь китаец порядок
наведет, у него не побалуешь и воровать не будешь, как Глеб покойный. —
Вера Сергеевна вздохнула. — Слышала я как-то, как они с Аделаидой
ругались. Персонал-то Аделаида в строгости держала, только Витьке-охраннику все
позволяла…
— Что, он ей — родственник?
Вера Сергеевна поджала губы: