— Как бы там ни было, эта картина обнаружена в квартире
убитого. Она стояла на журнальном столике — видимо, ее разглядывали и
обсуждали.
— Может быть, покупатель убедился в том, что картина —
подделка, и, придя в ярость, убил Глеба?
Маловероятно, — Громова смотрела на Владимира Ивановича
с насмешкой, — вы же сами только что сказали, что, даже если бы картина
была подлинной, она не имела бы большой ценности. Самое главное, что убийство
нельзя рассматривать изолированно, а только в совокупности с убийством Аделаиды
Верченых. На мой взгляд, возможны две версии: или это душевнобольной, причем
человек, хорошо знакомый с обеими жертвами, ведь его добровольно впускали в
квартиру. Но мне лично кажется заслуживающей внимания другая версия: преступник
совершил первое убийство, мотив которого нам пока неизвестен, при этом Глеб
Миногин что-то увидел или узнал, тем самым став для убийцы опасным. Может быть,
Глеб и сам не знал о той опасной информации, которой он владел, может, он не
придал ей значения — но преступник не мог рисковать, он должен был себя
обезопасить на тот случай, если Глеб захочет заговорить или просто вспомнит
что-то важное. То есть второе убийство не имело самостоятельного мотива, оно
было только следствием первого.
— И убийца тот, кто договаривался с Глебом о встрече,
то есть потенциальный покупатель Духовидова.
— Если вы говорите правду, — уклончиво ответила Громова. —
Факты, к сожалению, этого не подтверждают: в календаре убитого записана только
ваша фамилия и больше никаких записей в этот день нет. Скажите, зачем вообще
ему было записывать вас, если он не собирался с вами встречаться?
Но мы же говорили с ним по телефону и перенесли разговор на
следующую неделю, я сказал, что сам зайду. Может быть, у него появился
покупатель на мои картины, и он хотел обсудить со мной условия?
— Почему же он не сказал вам об этом?
— О, там все сложно… Прежде чем нас познакомить,
Глебушка должен был его обработать, чтобы себя не обидеть, иными словами, чтобы
мне досталось поменьше, а ему — побольше. Так что дело тонкое…
— Это натяжка.
— Но послушайте, ведь должны же были в галерее видеть
посетителя, с которым он договаривался о встрече, ведь человек приходил в офис,
а там всегда кто-то есть!
В том-то и дело, что никто вашего таинственного незнакомца
не видел. Неужели вы думаете, что мы не расспросили сотрудников галереи? В тот
день у Глеба Васильевича не было вообще ни одного постороннего посетителя. Я
даже не спрашиваю, как вы могли заметить, о времени вашего звонка — это не
имеет никакого значения: в галерее весь день кто-нибудь находится, хотя бы один
человек. Для посетителей галерея была закрыта в связи со смертью владелицы, но
охранник у входа сидел, а когда уходил, то в самом салоне девушка-консультант
была. В офисе секретарь, рабочие перевешивали картины. И никто никого не видел
постороннего. Так что, Владимир Иванович, извините, ваша версия не срабатывает.
Напротив, вы знаете о том, что в вечер убийства Миногин обсуждал с кем-то
картину Духовидова, картина у него действительно была, и в тот вечер она
являлась предметом разговора, поскольку была выставлена на столик. Кто мог
знать об этом, кроме самого Глеба? Только убийца. Так что, боюсь, у меня все же
есть некоторые основания подозревать вас в убийстве Миногина.
Пятаков побледнел, на лбу у него выступил холодный пот.
— Анна Николаевна, происходит какое-то страшное
недоразумение, или кто-то целенаправленно хочет взвалить на меня вину в этих
двух убийствах. Я клянусь вам, что все было именно так, как я вам говорю: я
слышал разговор Глеба с покупателем, слышал, как он назначил встречу на девять
вечера. Я не был у Глеба, и я не убивал ни его, ни Аделаиду. У меня не было для
этого никаких оснований, и я физически не мог бы это сделать, потому что боюсь
крови и ненавижу насилие во всех его проявлениях.
Громова смотрела на художника задумчиво:
— Мне хотелось бы вам верить, Владимир Иванович, и пока
я не буду применять крайние меры… Однако я прошу вас никуда не уезжать,
постоянно находиться в пределах досягаемости следствия. Мы продолжим изучение
материалов и опрос свидетелей, но и вы со своей стороны постарайтесь вспомнить
— не было ли в последнее время каких-либо событий или фактов, которые могут
пролить свет на два убийства. Давайте ваш пропуск, я подпишу.
«Дожил! — горько подумал Владимир Иванович, вдыхая
свежий морозный воздух. — В убийстве подозревают, чуть не арестовали».
Вот уж влип так влип! Он не сомневался, что слышал разговор
Глеба с будущим убийцей, наверняка тот и согласился обсудить покупку Духовидова
только для того, чтобы попасть к Глебу в дом и без помех его убить. Оставим
пока вопрос «зачем?». Но как же так получилось, что никто не заметил человека,
входившего к Глебу в офис? Что же это за человек-невидимка?
Хотелось выговориться, пожаловаться кому-нибудь, но было
абсолютно некому. Если идти к приятелям, то дело кончится пьянкой, а он не мог
сейчас себе этого позволить, нужно сохранить трезвую голову. Тещу волновать он не
хотел, а больше у него никого из близких не было. Жены не было два года, он
нормальный человек, были и у него знакомые женщины, но все как-то случайно,
мимолетно… нет, это не то. А к Наталье он ни за что не побежит жаловаться, она
его поведение не одобряет, смотрит с недоверием. Она привыкла сама выпутываться
из неприятностей, троих детей тащит на себе. Однако надеяться ему не на кого,
нужно пойти в галерею, расспросить там на месте, да и работы, кстати, забрать,
теперь-то уж точно галерею закроют.
Придя в галерею, Пятаков с порога заметил в зале знакомую
фигуру Максима Максимовича. На правах старого знакомого его пустили в галерею,,
хотя там царил полный траур. Коллекционера можно было узнать издалека:
коренастый, сутулый, с густыми, кустистыми бровями и крючковатым носом, он был
похож на вечно недовольного, насупленного филина. Владимир Иванович подошел к
нему, они заговорили, и разговор естественным образом перешел к событиям
последних недель. Пятаков рассудил, что информация о том, что его подозревают в
убийстве Глеба, еще не просочилась, и можно попробовать кое-что вынюхать у
старого сплетника.
— Ума не приложу, — притворно изумлялся он, —
кому могла помешать Аделаида?
— Что? — недоверчиво спросил коллекционер,
наклонив набок свою большую седую голову и прищурив круглый птичий глаз. —
Аделаида? Да всему городу! Вы, Володя, просто какой-то святой херувим! Вы лучше
скажите, кому она могла не помешать!
— Ну уж, Максим Максимович, вы преувеличиваете!
Конечно, ей не многие симпатизировали, но чтобы убить…
— Да это такая гарпия была, что у каждого второго был
повод с ней разделаться! Возьмите хоть Лиду Шостак…
— Господи, да Лида же больной человек, прикована к
постели…
— Только поэтому я ее и не подозреваю! Из-за кого она
слегла?
— Вы хотите сказать…