— Ладно, Глеб, тогда я зайду к вам на следующей неделе.
Повесив трубку, Пятаков усмехнулся: ну, Глеб, ну, хватка! Все
еще пытается всучить своему покупателю фальшивого Духовидова!
***
Около девяти часов в квартире Глеба Миногина раздался
звонок. Выглянув в глазок и узнав гостя, он открыл один за другим все
многочисленные замки, которыми пытался отгородиться от внешнего мира, и впустил
посетителя в прихожую. Проводив его в гостиную, Глеб гостеприимно спросил:
— Может быть, кофе? Или что-нибудь покрепче? Коньячку,
например?
— Коньяк — нет, а вот от чашечки кофе не откажусь.
Глеб прошел на кухню сварить кофе и заодно вытащить из-за
дивана фальшивого Духовидова — он в сердцах засунул туда картину, решив, что
покупатель окончательно сорвался с крючка, а придя сегодня домой, забыл о
вечернем визите клиента и не привел картину заранее в божеский вид. Он
торопливо смахнул с нее пыль и, взяв картину в одну руку, а джезву — в другую,
вернулся в комнату.
— Может, все же решитесь на коньяк? У меня настоящий,
армянский…
— Ну разве что армянский.
«Это хороший знак, — подумал Глеб, — согласился на
коньяк — купит и картину».
Он поставил картину на журнальный столик, прислонив ее к
французской вазе, сделанной под китайскую, и полез в бар за бутылкой.
— Простите, Глеб Васильевич, — гость привстал с
низкого дивана, — я хотел бы вымыть руки. Где только, знаете ли, не был…
— Конечно, конечно, — засуетился Глеб, поставив
бутылку рядом с картиной, — я вам сейчас покажу.
Он проводил гостя по коридору к дверям ванной комнаты и
вошел внутрь, чтобы показать ему мыло и полотенце. Обернувшись, он увидел, что
гость вынул из кармана небольшой узкий предмет. Что-то щелкнуло, и в руке
покупателя оказался длинный узкий нож.
Глеб ахнул. Он всегда боялся грабителей, заказал очень
надежные двери, множество замков — и вот на тебе, сам привел в дом грабителя!
Но как же так, ведь такой солидный, обеспеченный человек… Совершенно никому
нельзя верить!
— Господи, зачем это?! — жалобно запричитал Глеб,
косясь на страшное лезвие. — Я все отдам, все, что хотите! Только не
убивайте. Господи, ну кто вам сказал, что я богат! Это ложь! Я абсолютно нищ!
Аделаида забирала все деньги…
И тут до него дошло. Аделаида? Значит, этот ее тоже…
Разумеется, ведь ее тоже зарезали. И самое ужасное — все знают, что ограбление
было только сымитировано! Этот страшный человек с ножом — не грабитель! Он
маньяк-убийца! Что делать, что делать? От такого не откупишься… Глеб снова
начал говорить, теряя силы от страха, как бы пытаясь заговорить свой ужас:
— Пожалуйста, только не убивайте меня… Зачем вам это? Я
совершенно безобидный человек. Я дам вам денег, много денег…
— Вы же только что сказали, что вы нищий…
— Я сам не знаю, что говорю. У меня есть деньги, только
они не здесь. Выпустите меня, и я отдам вам все!
Гость усмехнулся и поднял руку с ножом. Глеб шарахнулся от
него и неуклюже впрыгнул в розовую испанскую ванну. И тут он вспомнил, что
Аделаиду тоже нашли в ванне… С ней все было точно так же… Глеб тонко завизжал
слабым от страха голосом. Это все страшный сон, это не может быть правдой.
Сейчас он проснется у себя в постели и забудет весь этот кошмар…
Но он не проснулся. Голубоватая сталь вонзилась в горло.
Страшная боль заполнила все его существо. Больше в мире ничего не было — ни
зависти, ни жадности, ни жажды денег. Даже страха больше не было, осталась
только невыносимая боль. Но и она тоже кончилась. Клокочущая кровь залила его
белую рубашку. Ноги Глеба Васильевича подогнулись, и он тяжело рухнул на дно
ванны.
На этот раз убийца не отворачивался, он смотрел как
зачарованный на свою жертву и не сразу вспомнил, что нужно вымыть руки, вымыть
нож, привести себя в порядок.
Наконец он открыл кран, вымылся холодной водой, чтобы снять
неожиданно накатившее нервное напряжение, странный подъем. Вымыв нож, он снова
повернулся к ванне. Окровавленное тело притягивало его взгляд как магнит.
Толстый жалкий мужчина лежал в розовой ванне, как младенец в утробе матери. Вид
крови страшно пьянил убийцу. Нет, все же правильно, что он использует только
нож — это и надежно, и бесшумно, и по-своему красиво. Теперь только один шаг
отделял его от заветной цели. Еще один раз он почувствует, как остро заточенное
лезвие входит в живую человеческую плоть, еще один раз он ощутит пьянящую
власть над чужой жизнью… Всего только один раз… Убийца вздрогнул. Неужели он
вошел во вкус? Неужели ему понравилось убивать? Он вспомнил, как его рвало
после убийства Аделаиды. Теперь все совсем не так. Какой это страшный наркотик
— убийство!
Он справился с охватившим его волнением. Еще не хватало
наделать ошибок. Он тщательно протер кран, к которому прикасался, дверную ручку
в ванной. Прошел в гостиную, вытер и там все, к чему прикасался. Захлопнул за
собой дверь, придерживая ручку, носовым платком.
И так и не вспомнил еще об одной вещи, которая могла выдать
его пребывание в квартире Глеба. Как он и опасался, нервное возбуждение
притупило его внимание, и он допустил одну ошибку.
***
На этот раз Анна Николаевна Громова не делала вид, что она
страшно занята, не отрывала взгляд от бумаг при появлении Пятакова. Она ждала
его и с порога кабинета окинула жестким недоверчивым взглядом, показывая тем
самым, что двойное убийство — это не шутки, что она, Громова, — человек
серьезный, и никаких душеспасительных бесед сегодня в кабинете не будет.
— Садитесь, Владимир Иванович. Частенько мы с вами
встречаемся.
— Да уж не по моей вине, Анна Николаевна. Моя воля —
век бы вас не видал, — угрюмо ответил Пятаков.
Он был зол, растерян и угнетен. Убийство Глеба надолго
выбило его из колеи. Он не сомневался, что Громова вызвала его на допрос самого
первого из всех знакомых Глеба, что ее подозрения усиливаются и скоро перейдут
в уверенность, а потом надо только найти доказательства, и вот он,
подозреваемый, — далеко ходить не надо!
— Спасибо на добром слове, но ваша манера вести
разговор со следователем, тем более с женщиной, кажется мне недопустимой.
— Извините, — неохотно буркнул Пятаков, — нельзя
ли ближе к делу?
Он и сам не знал, зачем грубит Громовой, просто ему все
надоело.
— Пожалуйста, — Громова открыла папку и надела
очки, — перехожу прямо к делу. Где вы находились в понедельник, двадцать
второго февраля, с восьми до двенадцати часов вечера?
— Дома, то есть в мастерской. И не только с восьми до
двенадцати, а и весь вечер и всю ночь. Сначала работал, а потом спал.
— И разумеется, нет никого, кто смог бы подтвердить
этот факт?
— Я, Анна Николаевна, понимаете ли, художник. —
Против воли Пятаков опять впал в язвительный тон.