Он с нешуточным облегчением умолк, отвернулся – к ним уже
приближались, кланяясь и чуточку приседая, две «китаянки» – в безукоризненных
кимоно, с веерами. Доморощенные гейши улыбались со всем почтением, мелко
семенили и играли глазками – словом, изо всех сил старались соответствовать
интерьеру.
Проинструктированный и насчет здешних правил, Мазур встал,
едва прелестница потянула его за рукав. Направился следом за ней на второй этаж
по столь же темноватой лестнице, где горели редкие сиреневые фонарики и
резковато пахло какими-то благовониями – такое впечатление, не китайскими и не
японскими, а вовсе даже индийскими. Гига со своей красоткой поднимался следом,
тяжело ступая.
Второй этаж, несмотря на ту же самую отделку в экзотическом
стиле, выглядел насквозь утилитарно – сплошные ряды дверей по обе стороны, как,
собственно, в борделе и следует. На дверях белели таблички с иероглифами и
номерами – увеличенные копии бирок.
Неизвестно, кто у Гвоздя планировал операцию и как он этого
добился, но «нумера» им с Гигой достались соседние. Мазур вошел вслед за
девушкой, легонько коснувшись левым локтем кобуры под мышкой.
Комнатка убрана с той же дешевой экзотикой, начавшей уже
надоедать: большая постель под балдахином – Мазур плохо помнил такие детали, но
у него засело в памяти, что у китайских кроватей балдахинов вроде бы не имелось
– деревянные статуэтки по углам (львы, бегемоты, пузатые веселые монахи),
ажурный сиреневый фонарь под потолком...
Девица, старательно семеня, обогнула его, прошла к кровати,
откинула розовое атласное покрывало и поклонилась ему, сложив ладошки перед
грудью.
– Очень мило, – сказал Мазур, чтобы не стоять
дурак дураком. – А по-русски ты, значит, совсем не умеешь?
Она таращилась на него с деланным недоумением. Беспомощно
пожала плечами, прощебетала, глядя в глаза столь же невинно и открыто, как
выступающий перед избирателями политик:
– Скоса мов акаримаси...
– Понятно, – кивнул Мазур. – Китай, значит?
Чина?
– Чина, Чина! – улыбаясь во все сорок четыре зуба,
заверила гейша. – Китай, Китай...
И, опустившись перед Мазуром на колени, нацелилась развязать
шнурки на его туфлях.
Как ни была приятна эта процедура сердцу любого мужика,
Мазур никак не мог позволить сейчас, чтобы с ним этакое проделали: не хватало в
самый ответственный момент остаться босиком, кинуться за кем-нибудь в погоню,
пятками шлепая...
– Э нет, подожди. – Мазур бесцеремонно поднял ее
под микитки, поставил на ноги. – Русскому человеку нужно не ботинки
снимать, а выпить первым делом предложить...
– Выпить-выпить, моя это понимай! – промурлыкала
она, проворно извлекая из черного лакового шкафчика поднос с графином и теми же
пиалушками.
– Сакэ? – спросил Мазур, снова внутренне
передернувшись при одном воспоминании о горячей водке.
– Сакэ-сакэ! – заверила гейша, разливая по
пиалушкам.
– Подожди, – сказал Мазур, садистски осклабясь про
себя. – Выпить мы тоже успеем, радость моя, жемчужина Китая... Давай-ка я
на тебе пока проверю свое знание китайского. Зря я его шесть лет долбил, что ли?
Мне ж с настоящей китаяночкой поговорить охота на ее собственном наречии...
Естественно, он говорил все это по-русски, доброжелательно
ухмыляясь – и видел, как на лице у нее мелькнула тревога. Вряд ли знатоки
китайского толпами бродили по здешним коридорам – и вряд ли, буде таковые
отыщутся, они брались беседовать с гейшами на их «родном» наречии. Не за этим
сюда приходят, знаете ли...
– Итак... – сказал Мазур, притворяясь, что не
замечает ее растущего смущения. – Катана вакадзаси тэнто, джоу-до аригато,
бака-нака-тодэс, вакаранай?
[2]
Гейша мрачнела на глазах, улыбка пропала напрочь.
– Ну, что молчишь? – безжалостно продолжал
Мазур. – Только не притворяйся, будто у меня плохой выговор. Не то
заведение кончал, учили нас неплохо, знаешь ли... – Он подошел вплотную и,
крепко ухватив девушку за локоть, прикрикнул: – Ты мне не молчи тут, как
партизанка в гестапо! Живо отвечай, косоглазая! – Он незатейливо изображал
подвыпившего и потому переменчивого в настроениях нахала. – Иводзима рё,
бу, микадо вакаранай, вассё-вассё, хэнь хао, сулянчжень тунчжи? – И, резко
переменив интонацию, рявкнул: – Тебе что, в лоб заехать, паршивка?
– Не надо, пожалуйста! – вскрикнула она совершенно
инстинктивно, отшатнувшись.
– Ага, – сказал Мазур с довольным видом. – Ты
кого хотела наколоть, бикса дешевая? Да я из тебя, китаянка липовая, сейчас
эскимоску сделаю... То бишь нос по морде раскидаю...
– Не надо! – попросила гейша с полными слез
глазами. – Я, правда, по-китайски ни словечка...
– А я что говорю? – с довольным видом
констатировал Мазур сей очевидный факт. – И вот за это я пятьсот баксов
выложил? – Он стоял посреди комнаты, грозно подбоченившись. – Да я из
тебя сейчас сасими сделаю...
Гейша захныкала, всем видом показывая, что она удручена и
ужасно сожалеет – но не она же сама все это выдумала, не виноватая она...
– Зови вашего паршивого менеджера или как он в этом
заведении зовется, – полностью захватив инициативу, распорядился
Мазур. – Тогда все плюхи, что тебе причитаются, ему и достанутся... Что,
не поняла? По-китайски растолковать, мать твою?
Она с убитым видом подошла к столику и нажала какую-то
кнопочку, замаскированную под крохотный бронзовый домик.
– А теперь брысь в угол, и сиди там, как китайская
мышка! – цыкнул Мазур.
В дверь уже постучали, и она тут же распахнулась. Вполне
возможно, вошедший и не узнал Мазура с ходу, в полумраке – но Мазур-то его
прекрасно узнал. И, перехватив за кисть, по всем правилам отправил через
комнату головой вперед, поддав попутно, в полете, носком туфли под печенку.
– Какая встреча, и кто к нам пришел! – расплылся
он в улыбке, быстренько ощупав лежащего и убедившись, что оружия при нем
нет. – Господин Чжао, он же, ежели прозаически, вовсе даже Ермек Уразбаев,
бывший советско-подданный, а ныне непонятно кто... Ну, вставай, зараза,
говорить будем...
Чжао-Ермек поднялся на ноги, охая и постанывая.
– Ну, не скули, – ласково сказал Мазур. –
Погладили тебя чуток, только и всего... Ты хоть понимаешь, гнида, китаец
самозваный, что с тобой за такие спектакли господин Гвоздь сделает, и на
сколько кусочков он тебя разрежет о п о с л я?
– Кирилл Степанович! – в полном расстройстве
чувств воззвал мнимый китаец. – Ради бога, не порите горячки! Мы вполне
можем договориться, как разумные люди, без этой долбаной братвы...
– Как выразился бы какой-нибудь Дюма, интрига
завязывается, – ухмыльнулся Мазур. – Ты меня и по имени-отчеству
знаешь? Совсем интересно... – Он подумал, что согласно диспозиции
следовало бы уже давно постучать Гиге в стену, но решил повременить и
попробовать выдоить что-нибудь исключительно для себя: – Чует мое сердце, что
нам с тобой необходимо поговорить по душам...