Я выигрываю, ты выигрываешь.
Ярчайшая вспышка молнии залила окно лиловато-белым светом,
ревущий порыв ветра, который гнал с Залива наэлектрилизованные облака, с
невероятной силой шваркнул дождём по стеклу, и я подумал (той частью разума,
что ещё сохранила способность думать), что оно должно разлететься вдребезги.
Пороховой склад взорвался прямо над головой. А под ногами шёпот ракушек
превратился в оживлённый разговор мертвяков. Костяными голосами они делились
своими секретами. Как я мог не слышать их раньше? Мертвяки, да! Корабль
прибывал сюда. Корабль мёртвых со сгнившими парусами. Сгрузил здесь неумершие трупы.
Они находились под домом, и гроза их оживила. Я мог видеть, как они прорывают
дыры в ракушечном ковре, вылезают наружу, с желеобразными телами, зелёными
волосами и немигающими глазами, переползают друг через друга в темноте и
говорят, говорят, говорят. Да! Им многое нужно обсудить, ведь кто знает, когда
разразится следующая гроза и оживит их?
Я всё ещё рисовал. В ужасе и темноте. Моя рука так быстро
перемещалась вверх-вниз и из стороны в сторону, что казалось, будто я дирижирую
грозой. Я не мог остановиться. Но наступило мгновение, и я закончил «Смотрящего
на запад Уайрмана». Правая рука сообщила мне об этом. Я быстро начертал в
нижнем левом углу свои инициалы ЭФ и обеими руками переломил кисть надвое.
Обломки бросил на пол. Отшатнулся от мольберта, крича, уж не знаю кому, что
надо остановиться. И всё остановилось, само собой; на картину уже лёг последний
мазок, и всё, конечно же, остановилось.
Я подошёл к лестнице, посмотрел вниз, и внизу стояли две
маленькие фигурки, с которых капала вода. Я подумал: «Яблоко, апельсин». Я
подумал: «Я выигрываю, ты выигрываешь». Потом вспыхнула молния, и я увидел
девочек лет шести — несомненно, близняшек, несомненно, утонувших сестёр
Элизабет. Разорванные платья облепляли тела. Волосы облепляли щёки. Белёсые
лица ужасали.
Я знал, откуда они появились. Они выползли из-под ракушек.
Взявшись за руки, они начали подниматься по лестнице. Гром
прогремел в миле над моей головой. Я попытался закричать. Не смог. Я подумал:
«Я их не вижу». Я подумал: «Вижу».
— Я могу это сделать, — сказала одна из девочек. Голосом
ракушек.
— Оно было красным, — откликнулась вторая. Голосом ракушек.
Они преодолели половину лестницы. Головы их более всего
напоминали черепа, облепленные с боков волосами.
— Сядь и умри, — хором сказали они, словно скандировали
считалку… но голосом ракушек. — Сядь и сгори.
И потянулись ко мне жуткими пальцами цвета рыбьего брюха.
Я лишился чувств.
xx
Звонил телефон. Эту зиму следовало назвать телефонной.
Я открыл глаза, попытался рукой нащупать лампу на
прикроватном столике. Мне очень хотелось как можно скорее включить свет: только
что я увидел самый кошмарный сон в моей жизни. Вместо того чтобы найти лампу,
пальцы наткнулись на стену. И в тот же момент я понял, что голова моя под
каким-то странным и неудобным углом приткнулась к той же самой стене. Прогремел
гром (слабо, приглушённо — уходящий гром), и этого хватило, чтобы вспомнить
всё. С пугающей ясностью. Я не лежал в кровати. Я был в «Розовой малышке». Я
потерял сознание, потому что…
Я распахнул глаза. Мой зад находился на лестничной площадке,
а ноги вытянулись вдоль лестницы. Я вспомнил двух утонувших девочек (нет,
вспомнил не только их, вспомнил всё, целиком и полностью) и вскочил на ноги,
напрочь забыв о больном бедре. Я сосредоточился на поиске трёх выключателей у
входа в «Розовую малышку», но даже когда мои пальцы нащупали их, я подумал:
«Свет не зажжётся. Электричество вырубилось из-за грозы».
Однако лампы вспыхнули, изгнав темноту из студии и с
лестницы. Мне стало дурно, когда я заметил у подножия лестницы воду и песок, но
света хватило, чтобы разглядеть распахнутую ветром дверь.
Конечно же, её распахнуло ветром.
Телефон в гостиной перестал трезвонить, и включился
автоответчик. Мой записанный на плёнку голос предложил оставить сообщение после
звукового сигнала. Звонил Уайрман.
— Эдгар, где ты? — Я ещё плохо соображал и не мог сказать,
что слышится в его голосе — радость, страх или ужас. — Перезвони мне, ты должен
немедленно мне перезвонить! — Щелчок подвёл черту под сообщением.
Я спустился вниз, очень осторожно, задерживаясь на каждой
ступеньке, как восьмидесятилетний старик, и прежде всего озаботился светом:
включил его в гостиной, на кухне, в обеих спальнях, во «флоридской комнате».
Включил даже в ванных. Для этого мне пришлось сунуться в темноту. Я зажимал
волю в кулак, готовясь к тому, что меня коснётся что-то холодное, мокрое,
одетое в водоросли. Не коснулось. Когда уже везде горел свет, я сумел
расслабиться и вдруг понял, что опять голоден. Умираю от голода. Такое
случилось со мной впервые за время работы над портретом Уайрмана… но,
разумеется, последняя сессия не шла ни в какое сравнение с предыдущими.
Я наклонился, чтобы посмотреть на то, что нанесло ветром
через открытую дверь. Вода и песок. И вода уже собиралась в капельки на
восковой мастике, которую моя домоправительница использовала, чтобы сохранить
блеск кипарисового паркета.
Ковровая дорожка на нижних ступенях лестницы была влажной,
но только влажностью всё и ограничивалось.
Даже себе я бы не признался, что искал следы.
Я прошёл на кухню, сделал сандвич с курицей и принялся за
него прямо у разделочного столика. Достал из холодильника бутылку пива,
глотнул, чтобы быстрее доставить сандвич в желудок. Покончив с сандвичем, съел
плавающие в майонезе остатки вчерашнего салата. Только потом я вернулся в
гостиную, чтобы позвонить Уайрману. Он снял трубку после первого гудка. Я уже
собрался сказать, что выходил из дома, чтобы посмотреть, не нанесла ли гроза
какой урон дому, но причина моего отсутствия, похоже, Уайрмана совершенно не
интересовала. Он плакал и смеялся.
— Я вижу! Так же хорошо, как и прежде! Левый глаз чистый,
как стекло. Не могу в это поверить, но…
— Притормози, Уайрман. Я едва тебя понимаю. Он не
притормозил. Наверное, не мог.
— В разгар грозы мой плохой глаз пронзила боль… такая
сильная, что ты не поверишь… словно раскалённая проволока… Я подумал, что в
меня ударила молния, и да поможет мне Бог… Я сорвал повязку… и глаз стал
зрячим! Понимаешь, что я тебе говорю? Я вижу!
— Да, — ответил я. — Понимаю. Это прекрасно.
— Это ты? Твоя работа, так?
— Возможно, — ответил я. — Вероятно. Твой портрет закончен.
Я привезу его завтра. — Я замялся. — Я бы позаботился о нём. Думаю, не очень
важно, если с ним что-то произойдёт после завершения работы, но точно так же я
думал, что Керри победит Буша.