— Волна будущего. У меня это есть. Джек позаботился. Волна
отценасильного, матереубийственного будущего.
— Хорошо. Арло Гатри,
[87]
тысяча девятьсот шестьдесят
седьмой.
— А фильм, думаю, сняли в шестьдесят девятом.
— Чем ни был этот Wi-Fi, ура матеренасильному,
лягушкоубийственному будущему! Которое не отменяет того факта, что занят я буду
почище одноногого инвалида на конкурсе «Кто отвесит больше пинков». И вот что
ещё, Эдгар. Ты же знаешь, что речь идёт не о быстром осмотре. С этого всё
обычно только начинается.
— Но если тебе требуется…
— Какое-то время я и так протяну.
— Конечно. Вот почему каждый день стихотворения читаю я.
— Приобщение к поэзии тебе не повредит, грёбаный ты
каннибал.
— Я знаю, что не повредит, и ты знаешь, что я говорю о
другом. — Я подумал (и не в первый раз), что Уайрман — один из считанных
мужчин, встреченных мною по жизни, который мог постоянно говорить мне «нет», не
вызывая ответной злобы. Он был гением «нет». Иногда я думал, что дело в нём,
иногда видел причину в несчастном случае, который что-то во мне изменил, а иной
раз полагал, что свою лепту внесли оба фактора.
— Я могу читать, знаешь ли, — признался Уайрман. — По
чуть-чуть. Достаточно для того, чтобы идти по жизни. Названия на пузырьках с
лекарствами, телефонные номера, всё такое. И я поеду к врачу, так что придержи
своё стремление сделать мир лучше. Господи, должно быть, этим ты просто выводил
жену из себя. — Он искоса глянул на меня. — Ой! Уайрман наступил на мозоль?
— Ты готов поговорить о маленьком круглом шраме у виска?
Мучачо?
— Туше, туше. Премного извиняюсь.
— Курт Кобейн. Тысяча девятьсот девяносто третий. Или около
того.
Уайрман моргнул.
— Правда? Я бы сказал, тысяча девятьсот девяносто пятый, но
рок-музыка по большей части всегда обгоняла меня. Постарел Уайрман, печально,
но факт. Что же касается припадка… извини, Эдгар, я в это просто не верю.
Но он верил. Я видел это в его глазах. И прежде чем я успел
сказать что-то ещё, Уайрман поднялся с козел и указал на север:
— Смотри! Белый микроавтобус! Думаю, прибыл передовой отряд
«Кабельного телевидения».
ii
Я поверил Уайрману, когда тот, прослушав плёнку с моего
автоответчика, сказал, что понятия не имеет, о чём говорила Элизабет Истлейк.
Он остался при своём мнении, что тревога Элизабет о моей дочери как-то связана
с её давно умершими сёстрами. А уж предложение не оставлять готовые картины на
острове просто поставило его в тупик. Он не знал, как на это реагировать.
Прибыли Злые собаки Джо и Рита, вместе со своим зверинцем.
Прибыли также Баумгартены, и я часто проходил мимо их мальчиков,
перебрасывающихся фрисби на берегу. Они были, как и говорил Уайрман, крепкие,
симпатичные и вежливые, один лет одиннадцати, второй — тринадцати, и с такими
фигурами им очень скоро предстояло услышать заискивающий смех молодняка группы
поддержки, если этого ещё не произошло. Когда я хромал мимо, они всегда
стремились завлечь меня в свою игру, чтобы и я раз-другой бросил фрисби.
Старший, Джефф, обычно кричал что-то подбадривающее, вроде: «Эй, мистер
Фримантл, хороший бросок!»
В соседний с «Розовой громадой» дом вселилась пара,
приехавшая на спортивном автомобиле, и теперь перед обедом до меня доносился действующий
на нервы, надрывный голос Тоби Кейта.
[88]
Если на то пошло, я бы предпочёл
«Slipknot». У четвёрки молодых людей из Толедо был гольф-кар, на котором они
носились взад-вперёд по берегу, когда не играли в волейбол и не отправлялись на
рыбалку.
Уайрман был не просто занят, он вертелся как белка в колесе.
К счастью, он мог рассчитывать на помощь. Как-то раз Джек помог ему прочистить
засорившиеся разбрызгиватели на лужайке Злых собак. Ещё через день или два уже
я помогал ему вытаскивать застрявший в дюне гольф-кар гостей из Толедо: они
оставили его там, чтобы сходить за пивом, и прилив грозил утащить гольф-кар в
Залив. Моё бедро всё ещё заживало, но оставшаяся рука чувствовала себя в полном
здравии.
Вне зависимости от ощущений в бедре, я отправлялся на
Большие береговые прогулки. Иногда (особенно в те дни, когда ближе к вечеру
густой туман сначала прятал в холодной белизне Залив, а потом брался за дома) я
принимал болеутоляющие таблетки из моих тающих запасов. Но гораздо чаще я
обходился без них. В тот февраль Уайрман редко появлялся на пляже, чтобы
посидеть в шезлонге со стаканом зелёного чая в руке, но Элизабет Истлейк всегда
была в своей гостиной, практически всегда знала, кто я, и обычно держала под
рукой книгу поэзии. Не обязательно «Хорошие стихи», собранные под одной
обложкой Кайллором, хотя ей этот сборник нравился больше всего. Мне он тоже
нравился. И Мервин, и Секстон, и Фрост, и все-все-все.
В феврале и марте я и сам много читал. Прочитал больше, чем
за многие годы: романы, рассказы, три толстые публицистические книги о том, как
мы увязли в иракской трясине (если в двух словах, то для этого требовалось
второе имя, начинающееся на букву «У», и хер на месте вице-президента
[89]
). Но
в основном я рисовал. Всю вторую половину дня и вечер, пока мог поднимать
тяжелеющую руку. Береговые пейзажи, морские пейзажи, натюрморты и закаты,
закаты, закаты.
Но этот фитиль продолжал тлеть. Огонь лишь чуть убавили.
Проблема Кэнди Брауна не была первоочерёдной, и при этом не могла не
возникнуть. Правда, не возникала она до дня святого Валентина. Если подумать,
какая отвратительная ирония.
Отвратительная.
iii
ifsogirl88 to EFreel9
10:19
3 февраля
Дорогой папуля!
Так приятно услышать, что твоим картинам устроили
восторженный приём! Ура!