И Скотт, образ которого жил в её голове (по крайней мере она
думала, что это Скотт, но кто мог знать наверняка), спросил: Куда ты идёшь,
Лизи? Куда теперь, любимая?
Она подумала: Назад в настоящее.
И Скотт сказал: Тот фильм назывался «Назад в будущее». Мы
смотрели его вместе.
Она подумала: Это был не фильм, это — наша жизнь.
И Скотт спросил: Крошка, чем ты занята?
Она подумала: Ну почему я влюблена в такого…
14
Он — такой дурак, думает она. Он — дурак, а я — дура, потому
что связалась с ним.
Она всё ещё стоит, глядя на лужайку за домом, не хочет звать
его, но начинает нервничать, потому что он вышел из кухни на траву в ночные
тени (уже одиннадцать часов) десять минут назад, и что он может там делать? Там
же нет ничего, кроме зелёной изгороди и…
Откуда-то, но не издалека, доносятся визг шин по асфальту,
звон разбивающегося стекла, лай собаки, пьяный вопль. Другими словами, обычные
звуки пятничного вечера в небольшом городке, основной достопримечательностью
которого является колледж. Ей хочется позвать его, но, если она это сделает,
даже если выкрикнет только его имя, он узнает, что она больше на него не
злится. Во всяком случае, не так уж и злится.
Собственно, совсем не злится. Но дело в том, что он выбрал
вечер действительно плохой пятницы, чтобы появиться в шестой или седьмой раз, и
впервые опоздал. Они собирались посмотреть фильм модного шведского режиссёра, и
она надеялась, что фильм будет дублирован, а не пойдёт с субтитрами. Придя с
работы, она быстренько съела салат, надеясь, что после кино Скотт поведёт её в
«Медвежью берлогу» и угостит гамбургером (если бы не повёл, она сама привела бы
его туда). Потом зазвонил телефон, и она решила, что это он, в надежде, что он
передумал и поведёт её на фильм Редфорда, который показывали в одном из
кинозалов торгового комплекса в Бангоре (пожалуйста, только не на танцы в
«Анко-ридж», только не после восьмичасовой смены на ногах). Но в трубке
раздался голос Дарлы, которая вроде бы позвонила, «чтобы поболтать», но тут же
перешла к делу, обвинив сестру в том (вновь), что она убежала в Облачную страну
(термин Дарлы), оставив её, Аманду и Кантату разгребать все проблемы (под этим
подразумевалась добрый мамик, которая к 1979 году стала толстым мамиком, слепым
мамиком и, что хуже всего, свихнувшимся мамиком), тогда как она, Лизи,
«развлекалась с мальчиками из колледжа». Как будто она отдыхала, восемь часов в
день разнося пиццу. Для Лизи Облачная страна представляла собой маленькую
пиццерию в трёх милях от кампуса университета Мэна да парней-неудачников,
обычно из студенческого общества «Дельта-Тау»
[38]
, которые только и норовили,
что залезть к ней под юбку. Не слишком определённые мечты (ходить на лекции по
нескольким дисциплинам, может, по вечерам) очень быстро испарились как дым. И
дело тут было в отсутствии времени и сил, а не ума. Она слушала жалобы Дарлы,
пытаясь не заводиться, но в конце концов сорвалась, и всё закончилось тем, что
они принялись кричать друг на друга через сто сорок миль телефонных проводов,
изливая наболевшее. Это был, как сказал бы её бойф-ренд, полный долбец, и
последнюю точку поставила Дарла, сказав своё коронное: «Делай что хочешь… ты
всегда будешь делать, всегда делаешь».
После этого ей расхотелось есть на десерт кусок творожного
пудинга, который она принесла из ресторана, и она совершенно точно не хотела
идти на любой фильм Ингмара Бергмана… но хотела Скотта. Да. Потому что за
последние два месяца, особенно за последние четыре или пять недель, у неё
развилась такая забавная зависимость от Скотта. Может, это покажется странным
(скорее всего), но она чувствует себя в полной безопасности, когда он обнимает
её, чего не было ни с кем из других её парней. С остальными она испытывала
раздражение или усталость (иногда и мимолётную похоть). Но в Скотте есть
доброта, и с первого момента она ощутила в нём интерес (интерес к ней), во что
никак не могла поверить, потому что он был настолько умнее и такой талантливый.
(Для Лизи доброта значила гораздо 6ольше, чем ум и талант.) Но теперь она в это
верит. И он говорит на языке, за который она с жадностью ухватилась с самого
начала. Это не язык Дебушеров, но язык, который она тем не менее знает очень
хорошо: словно всегда говорила на нём в своих грёзах.
Но что хорошего в разговоре и в особом языке, если говорить
не с кем? Даже некому поплакаться. Вот что ей необходимо этим вечером. Она
ничего не рассказывала ему о своей безумной грёбаной семейке (ой, простите, о
своей безумной долбаной семейке), но собиралась рассказать этим вечером.
Понимала, что должна рассказать, а не то взорвётся от жалости к себе. Вот,
разумеется, он и выбрал этот вечер для того, чтобы не появиться. И, дожидаясь,
она пыталась убедить себя, что Скотт, конечно же, не мог знать о её яростной
ссоре со старшей сестрой, но по мере того как шесть часов сменились семью, а
семь — восемью, я слышу девять, приходи, девять, дайте мне девять, она взялась
за кусок творожного пудинга, а потом выбросила его, потому что в ней накопилось
слишком много долбаной… слишком много грёбаной злости, чтобы есть пудинг, а у
нас уже есть девять, кто-нибудь даст мне десять, да, уже десять часов, но
«форд» выпуска 1973 года с одной мигающей фарой все не подъезжает к дому на
Норт-Мэн-стрит, в котором находилась её квартира, вот она и стала ещё злее,
если не сказать разъярилась.
Она сидела перед телевизором, рядом стоял едва пригубленный
стакан с вином, по телевизору показывали какую-то программу о природе, которую
её глаза просто не видели, а её злость полностью и окончательно переросла в
ярость. Но именно тогда она пришла к выводу, что Скотт не порвал с ней
окончательно. Обустроил бы сцену, как говорила народная мудрость. В надежде
смочить свой конец. Ещё одна, добыча Скотта из пруда слов, куда мы все забрасываем
свои сети, и какая она очаровательная! Какими очаровательными были они все!
Потому что из того же пруда он добыл «тряхнуть своим
пеплом», «зажечь свой фитиль», «создать зверя о двух спинах», «перепихнуться» и
очень элегантное «урвать кус». Как здорово соотносились они с Облачной страной,
и сейчас, сидя перед телевизором и прислушиваясь, в надежде уловить характерный
шум приближающегося «форда ферлейна» выпуска 1973 года (спутать с другим
автомобилем невозможно из-за дыры в глушителе), Лизи думала о словах Дарлы:
«Делай что хочешь, ты всегда так делаешь». Да, и вот она, маленькая Лизи,
королева мира, делает то, что она хочет, — сидит в жалкой маленькой квартирке,
ждёт, когда появится её бойфренд, мало того что припозднившийся, так ещё и
пьяный… но она всё равно хотела кусок, потому что всё этого хотели, была даже
шутка: «Эй, официантка, принесите мне «Пастушечью особую», ромашковый чай и
кусок счастья». И вот она сидела на стуле с бугристым сиденьем, с одного конца
— гудящие после восьмичасовой смены ноги, с другого — раскалывающаяся голова, и
смотрела, как в телевизоре (на изображение накладываются помехи, потому что
комнатная антенна, купленная в «Кей-Марте», обеспечивает долбаный приём) гиена
пожирает дохлого суслика, а может, и крысу. Лизи Дебушер, королева мира,
ведущая роскошную жизнь.