Окинув себя беглым взглядом, Ольга по неисповедимой женской
логике вдруг сделала неожиданный вывод:
– Платье пропало. Первый раз надела... ну и наплевать!
* * *
...Когда раздался осторожный стук, больше напоминавший
царапанье, Мазур взмыл с постели довольно браво, хотя местах в четырех по всему
телу и ворохнулась остро вполне предсказуемая боль. Свет единственной лампочки
был довольно тусклым – никто здесь не рассчитывал, что постояльцы будут портить
глаза чтением или разбирать ноты. Бесшумно взведя курок, он подкрался к двери.
До конца не верил здешним весельчакам, что с его стороны было вполне понятно и
простительно. Кацуба до сих пор где-то болтался – навестил после ристалища,
перекинулся парой слов, потом предупредил, что пойдет надолго «побродить», и
исчез, Ольга же легла спать с пистолетом под подушкой.
В коридоре, правда, стояла тишина, ну да кто их знает...
– Кто? – спросил он осторожно.
– Вызов на поединок, на граблях до первой крови...
Чертыхнувшись, он отодвинул хорошо смазанную щеколду.
Небрежно его отодвинув, вошла Ольга, в коротком черном халатике, обдав облачком
незнакомых духов, прошла к столику, водрузила на него большую черную бутылку
вина, два толстых стаканчика, бросила буднично:
– Курок спусти. Вокруг тишина и покой... – вернулась к
двери, задвинула щеколду, мимоходом, непринужденнейше, чмокнула его в щеку и
по-хозяйски устроилась на узкой койке, подобрав ноги. Игнорируя распахнувшийся
халатик, прищурилась: – Будь здесь кто-нибудь из наших классиков прошлого века
– здешних, я имею в виду, не русских, – непременно, почесав в затылке
гусиным пером, вывел бы что-то вроде: «Он смотрел на девушку и не верил своему
счастью, в душе его мешались разнообразные чувства». А они у тебя, и правда,
похоже, мешаются, твоя честная, открытая физиономия дипломата достойна кисти живописца... –
Тихонько фыркнув, Ольга поманила его ладонью: – Положи пистолет и иди ко мне.
Мазур медленно спустил курок, придерживая его большим
пальцем, не глядя, положил оружие на столик, к стене. В висках жарко
постукивала кровь, но он сдержался, сказал почти спокойно:
– Насчет платы речи не было, сеньорита...
– Следовало бы встать и закатить тебе хорошую
оплеуху, – мечтательно сказала Ольга. – Но тебе, во-первых, и так уже
досталось, а во-вторых, тупоумие мужчин общеизвестно... Нет смысла
злиться. – Она развязала поясок и одним движением плеч освободилась от
халатика. – Философия проста: мужчина непременно должен быть меня достоин.
Ты, как я убедилась, достоин. Посему брось молоть чушь и иди сюда. Как писалось
в какой-то старинной рукописи, я тебя хочу, а ты меня...
Мазур подошел, освобождаясь от скудной одежонки, голова была
совершенно пустая. Ольга, уверенным движением притянув его голову, зашептала на
ухо:
– Прости, невинности для тебя не сберегла. Откуда я могла
знать, а?
Узкая армейская койка уже не казалась тесной. Из-за реки
долетали пронзительные ночные звуки. Мазур вошел в нее, распростертую и
покорную, словно первый раз в жизни, и она тут же перестала быть покорной,
короткие стоны прорывались сквозь поцелуи, и в отдававшейся ему женщине не было
ничего знакомого, т о г о. Все связанные с ней переживания и нервотрепка нашли
мгновенный выход в короткой судороге. Мазур смущенно замер – еще этого не
хватало, так оскандалиться...
– Не переживай, – прошептала Ольга на ухо. –
Подумаешь, беда какая, нашлось несчастье... – Она задышала чаще. –
Сейчас все наладится, повернись...
Наладилось. Они любили друг друга остервенело, нежно,
неспешно, яростно, тесная кровать словно нарочно была придумана для этих двух
влажных тел, и в редкие минуты просветления Мазур видел, что запрокинутое лицо,
прекрасное и дикое в гримасе откровенного наслаждения, ему н е з н а к о м о –
как незнакомо знакомое вроде бы тело, все было чужим, новым – аромат кожи,
запах волос, вкус потаенного, губы, ладони, стоны, шепот...
Ольга его опустошила до донышка, во всех смыслах и всяким
манером, напоследок позволив то, чего никогда не делала т а. Он прямо-таки
колыхнулся в невесомости, когда все окончательно утихло, пожар погас и он
обмяк, уронив лицо девушке на спину. Придя в себя, отодвинулся, и они улеглись
в обнимку на койке, снова каким-то чудом ставшей чертовски узкой и тесной.
Мазур с неким непонятным страхом ждал ее первого слова.
– Я ведь другая? – спросила она тихо.
– Другая, – сказал он, ощутив столь же непонятное
облегчение. – Совершенно другая...
Она не задала пошлейшего вопроса – кто лучше, а кто
хуже? – она была умна... Вернулся страх, но теперь он был другого рода –
Мазур запоздало, бессмысленно испугался, что мог сюда и не попасть, ничего
этого не пережить. Вот теперь он, согласно давно умершим здешним классикам,
совершенно не мог разобраться в ощущениях и чувствах.
Быть может, оттого, что для них и не было слов. Глупо
думать, будто в человеческом языке есть слова для всех абсолютно движений души.
Очень глупо.
Одно он знал – что любит э т у. Но, едва попытался что-то
сказать, Ольга проворно прикрыла ему ладонью рот:
– А вот этого не нужно...
– Чего?
– Чует мое сердце, ты собираешься наговорить массу ужасных
вещей. Что ты меня любишь, что любить готов, по старику Екклезиасту, «доколе не
померкли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за
дождем»... Не надо, милый. У тебя слишком прочно в голове – т а. Может – п о к
а, а может – навсегда. А я – это я. И чтобы ты любил м е н я, то ли срок не
пришел, то ли должно произойти нечто...
– Что?
– Откуда я знаю? – вздохнула Ольга, примостив голову у
него на груди. – Я вообще не знаю, произойдет ли это нечто, я ведь не
чья-то копия, мой кабальеро, я сама по себе, независимая, гордая и упрямая, у
меня были мужчины, у меня есть цели в жизни, мы взрослые люди, в конце концов,
а не возникли из ниоткуда... Знаешь что? Давай посмотрим, что будет утром. Как
мы друг друга будем чувствовать. Может, что-то и определится н а б р о с к о
м... Принеси вина, пожалуйста. У меня есть дерзкое желание – угомониться как
можно позже, вот только не знаю, как ты к этому отнесешься, вымотанный
гладиатор...
– Это заманчиво, – сказал Мазур, поцеловал ее и пошел к
столу. – Буду следовать за вашими желаниями, сеньорита, доколе... как там?
– Доколе не померкли солнце и свет... Брат дедушки был
аббатом. Представь себе, самым настоящим аббатом в монастыре Сан-Бартоло. И
ревностным... Когда он гостил у нас, мог, да простит он мне такую вульгарность,
заездить экзаменами на знание Библии. Правда, потом я вынуждена была признать,
что книга Екклезиаста – и в самом деле произведение редкого гения. – Ольга
поудобнее присела у стенки и, покачивая стаканом совершенно черного в сумраке
вина, продекламировала: – Наслаждайся жизнию с женою, которую любишь, во все
дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни
твои; потому что это – доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься
под солнцем... Если человек проживет и много лет, то пусть веселится он в
продолжение всех их, и пусть помнит о днях темных, которых будет много: все,
что будет, суета!» – и серьезнее добавила: – Да простит мне Пресвятая Дева,
если это невольное богохульство, но я-то очень надеюсь, что нет...