– Аналогично, – сказал Мазур. – Слушай, рассказал
бы ты, наконец, за что у тебя «Дружба народов»? До сих пор любопытно...
– За заслуги перед отечеством, ясное дело, – сказал
Кацуба. – Был я когда-то молодой и энергичный старлей, и приехал к нам в
Союз нерушимый республик свободных один генералиссимус типа Папуаса, про
которого тогда еще не было известно точно – станет он другом мирового соцлагеря
или шатнется в объятия империализма. Ну я был десятой спицей в колесе, опекали
его бобры – не мне, юному, чета. Вот только когда он ухитрился срубить хвосты и
вместе с советником из ихнего посольства закатиться на хату к проституткам,
куда довольно некстати нагрянула облава, – ну, представляешь застойные
времена? – именно ваш покорный слуга эту хату вычислил и ухитрился
выдернуть оттуда обоих папуасов под носом доблестной советской милиции. За
коньячком эту историю кто-то изложил лично дорогому Леониду Ильичу, в те поры
еще бодрому, без малейшего маразма. Ильич посмеялся и велел непременно отметить
находчивого молодого товарища. Поскольку я возле генералиссимуса светился как
исключительно штатское лицо – кажется, аспирант из «Лумумбы», уж точно и не
помню, – то и отмечен был соответственно. Такова была моя первая
награда... А того генералиссимуса, кстати, все-таки понесло в цепкие объятия
мировой Антанты, по слухам, наше же ведомство ему и обеспечило нежданное самоубийство
из четырех стволов... Ты что?
Мазур стоял как вкопанный, его мимоходом толкали, он не
обращал внимания. Нет, ему не почудилось, как решил было сгоряча, это и в самом
деле были странствующие латиноамериканские певцы, Мазур таких не раз видел в
Питере, а теперь вот кто-то из вагантов добрался до Арбата. Народец был
невероятно живописный, в бахроме, нашитой всюду, где только возможно, в
позвякивающих разноцветных бусах. Они ничуть не походили на тех музыкантов, что
Мазур видел в Санта-Кроче, – а вот песня была знакомая, та самая
«Малагуэна»:
Eres linda у hechicra,
Como el candor de una rosa,
Como el candor de una rosa...
Его пронзила боль. Он крепко зажмурился. Казалось,
достаточно открыть глаза – и окажется в ночном саду, освещенном разноцветными
огнями, под другими звездами, на другом конце света, и Ольга вновь будет
смотреть в лицо – неотрывно, загадочно, покорно и властно. Вот только открыть
глаза...
Como el candor de una rosa,
Como el candor de una rosa...
Кажется, он застонал от этой невыносимой боли – Кацуба вдруг
потряс за плечо, что-то встревоженно спросил, Мазур отмахнулся. И медленно
открыл глаза.
Ничего не было – только морозная, смертная тоска.
И это – последний из рассказов о Маугли, сказал Киплинг.
* * *
...И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным
достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных
– богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их.
Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в
пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие
уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.
Екклезиаст, 9, 11—12