— Интересно, — сказал Паша. — Зачем трем человекам
четыре каюты? Рыжая определенно насчет четырех старалась… Ладно, раз такое
дело, взойду-ка я тоже на борт… Скажешь майору. Бай!
И вразвалочку побрел к «Достоевскому», оглядывая его с таким
видом, словно раздумывал, не купить ли супруге в подарок к восьмому марта
именно этот кораблик.
Появился Кацуба.
— Ну, на Шипке все спокойно?
— Ага, — оглянувшись, сказал Мазур. — Паша только что
появлялся. Закрепился на борту, сунул кому-то денежки, и обустроили его
мгновенно.
— Ну вот, а жеманился…
— И конкуренты нагрянули. Даша со штатниками. Уже на
корабле.
— Только трое?
— Я только троих видел. Никого с ними больше не было.
— А кают заказывали четыре…
— Да, Паша тоже удивлялся… Ну?
— А что там «ну»? — протянул Кацуба. — Хорошая новость
— контора, судя во всему, на месте и продолжает функционировать. Плохая новость
— у дежурного никаких инструкций персонально для нас. Не станешь же открытым
текстом требовать, чтобы отыскал Глагола, по этой линии все равно серьезных
разговоров вести нельзя. Я доложил, конечно, наши новости — несколько
метафорично, ну, да умные люди поймут, пленочку прослушав…
— Диспозиция? — спросил Мазур.
— Какая может быть диспозиция в такой ситуации?
Поступаем строго по уставу: выполняем все отданные допрежь приказы до
поступления новых… Поскольку мы еще кое-что недовыполнили, надо приступать.
Конкретнее — будем обследовать «Ладогу».
— А нахрен? — тоскливо вопросил в пространство Мазур.
— Мой друг, прекрасно понимаю обуревающие вас сомнения.
Я и сам плохо верю, что на «Ладоге» обнаружится нечто интересное. Но приказ у
нас был недвусмысленный: обследовать все три корабля. При том, что возможностей
для нормальной работы в городе у нас в одночасье не стало, выбор небогат… А
люди мы военные. Ничего, не журись. Я тут поразмыслил и пришел к выводу, что
ничегошеньки мы не запороли и нигде не напортачили. Делали в этих условиях все,
что могли. Выяснили все, что могли. А с тебя вообще спрос невелик: тебе
говорили погружаться, и ты исправно делал «бульк», как то глюкало из анекдота…
Однако он был угрюм, и Мазур прекрасно понимал, что гнетет
майора: доказать, будто ты сделал все, что мог, иногда бывает чертовски тяжело,
начальство сплошь и рядом склонно считать, что оно тебя отправило на задание не
затем, чтобы ты педантично и четко выполнял приказы, а для того, чтобы ты
совершал чудеса, желательно в немеренном количестве. Хотя прямо этого и не говорится,
большинство начальственных резолюций на рапортах, равно как и разносов,
сводится к сей нехитрой истине: отчего вы, такие-сякие, совершили мало чудес?
— Слушай, — сказал он осторожно. — Коли уж теперь
кораблю ведено выступать в своем подлинном обличье… Может, всеми наличными
силами высадить десант на тот островок? Смотришь, и найдем что-то интересное…
— Е с л и найдем, — сказал Кацуба, подумав. Великодушно
добавил: — Мысль, по идее, неплохая. Но после того, как они в хорошем темпе
превратили своих жмуриков в жертв нашей неосторожности, я к ним начинаю
относиться, как к твердым профессионалам. А у хорошего профессионала должно
что-то быть припасено в загашнике против лихой высадки десанта средь бела дня,
я не об отражении штурма огневыми средствами говорю… Хотя… Ты знаешь, не мешает
пройти мимо и посмотреть в бинокль, что там нынче творится. В конце-то концов,
нам никто не запрещал плавать в тех местах, это Величко в хреновом положении.
Пошли, вдруг да радист наконец достучался…
Глава 25
Тяжелая артиллерия
Он поднял воротник и направился к кораблю. Мазур немного
замешкался, выбрасывая окурок в урну, — и первым заметил далеко слева, у ворот,
некое оживление. Остановился, присмотрелся и окликнул майора:
— Не по нашу ли душу?
Кацуба остановился, взглянул туда, куда указывал Мазур. От
ворот, успевших уже закрыться, надвигались ало-синие вспышки мигалки,
чрезвычайно похожей на милицейскую.
— Ходу, — не мешкая, распорядился майор. — Если что,
лучше уж сидеть на корабле, он сейчас — территория воинской части со всеми
вытекающими отсюда последствиями…
Они взлетели на борт — вахтенный торопливо посторонился,
заняли удобную позицию и принялись наблюдать. Вскоре к ним присоединился Степан
Ильич с неизменной трубочкой.
Впереди катила милицейская «восьмерка», она-то и мигала
вспышками, следом горделиво плыла черная «Волга» мэра, а замыкали кавалькаду
темно-синий автобусик «Газель» и два японских микроавтобуса, белый и
перламутрово-серый.
«Восьмерка» проехала немного дальше, но автомобиль мэра
остановился как раз напротив трапа «Морской звезды». За ним притормозили
фургончики, выдерживая интервал. Враз распахнулись все дверцы, повалил народ.
Мазур мгновенно узнал нескольких репортеров — правда, народу с камерами прибавилось,
среди них были и незнакомые.
Из «Газели» вылезли субъекты, не обремененные атрибутами
журналистики, — в хороших пальто, при галстуках, один даже с роскошной кожаной
папкой, украшенной непонятной монограммой.
Выскочил мэр, предупредительно придержал дверцу перед своим
спутником. Кацуба громко откашлялся:
— Только этого гандона, господа офицеры, нам не хватало
для полного счастья…
— Н-да, — с чувством сказал капитан-лейтенант.
Сначала Мазур не врубился, но вскоре опознал старика с
крючковатым носом и худой черепашьей шеей, оглядывавшегося с победительным
видом фельдмаршала, только что взявшего на шпагу вражескую крепость. Один из
динозавров и мамонтов перестройки, ухитрившийся до сих пор удержаться на волне,
хотя множество его былых сподвижников улетучились из большой политики, как
призраки после третьего петушиного крика, — кто затерялся в сытой безвестности,
нахапав вдоволь и счастливо избежав связанных с этим неприятностей, кто
дирижировал микроскопическими партийками, в которые превратились былые демократические
орды, кто подыскал теплое кресло вдали от демоса. Старикан же был непотопляем —
он до сих пор мелькал на трибунах и телеэкранах, болтался в Европах и прочих
заграницах, украшая себя огромными жестяными орденами с громкими названиями
вроде «Трубадура чести», громогласно борясь за права человека — главным образом
того, что с бомбой или пулеметом героически сопротивлялся злокозненному
«федеральному центру». Везде, где по окраинам страны вспыхивали конфликты, рано
или поздно появлялся крючконосый старик, взасос лобызавшийся в бункерах и
схронах с самозванными генералиссимусами и ряжеными «полковниками». В армии к
нему относились, как к бледной спирохете, о чем, правда, на публике
помалкивали, чтобы не оказаться в глазах европейского общественного мнения
врагами свободы и гуманизма…
Мэр подхватил седого монстра под локоток и потащил к трапу
«Морской звезды», что-то энергически нашептывая на ухо и делая размашистые
жесты с таким видом, словно предупреждал случайного путешественника о кишащих в
ближайшей речке крокодилах. Старик столь же энергично кивал, но вид у него был
хищно-бодрый: какие крокодилы, батенька, переживем…