— Один из местных парней отправился в Европу с Гитлером
драться. В сорок втором, помнится. А вернулся в гробу под национальным флагом в
сорок третьем. Отец его всю жизнь в Ладлоу прожил. Так он чуть с ума не сошел,
когда телеграмму получил. А скоро-скоро вдруг притих, присмирел. Он тоже знал
об индейском могильнике. И придумал, что делать. Решился, понимаете?
Снова у Луиса по спине поползли мурашки. Он долго и
пристально смотрел на Джада, стараясь разгадать: придумал тот все нарочно или
рассказывал правду? Нет, не придумал. Но так и просилось это объяснение: и ко
времени и к месту.
— А почему вы мне об этом раньше не рассказали? — спросил
наконец Луис. — Тогда же… Когда мы вернули кота. Я же спрашивал, не пробовал ли
кто такого с людьми, и вы ответили: нет, не пробовал.
— Тогда вам незачем было об этом знать, — сказал Джад. — А
сейчас — самое время.
Луис опять надолго замолчал.
— Это единственный случай?
— Во всяком случае, о других не знаю, — серьезно ответил
Джад. — Может, кто и пытался еще, скорее всего. Уверен, что пытались. Как там у
Екклезиаста: нет ничего нового под солнцем. Иной раз сверкнет что-то, вроде
новое, а на поверку — все то же, что и раньше. Все, что в мою бытность люди
пробовали сделать, и раньше без счета делали.
Он взглянул на свои руки в коричневых крапинах. В гостиной
часы пробили половину первого.
— Я думал, вам по профессии своей положено по признакам
определить болезнь… Вот и решил, что пора с вами поговорить. Моррисон из
похоронного бюро сказал, что вы попросили разъемный гроб со сдвижной крышкой, а
не цельный, который заливается цементом.
Луис все смотрел и смотрел на Джада, не произнося ни слова.
Старик покраснел, но взгляда не отвел.
Наконец Луис заговорил.
— Вы, Джад, похоже, за мной шпионили, все выведывали.
Грустно это слышать.
— Ничего я не выведывал. Он мне сам сказал.
— Ясно, не напрямик, так окольным путем…
Джад еще гуще покраснел — лицо сделалось почти пурпурным, —
но не ответил и не опустил глаз.
Луис тяжело вздохнул: навалилась невыразимая усталость.
— Да не все ли равно. Пропади все пропадом. Может, вы и
правы. Может, я и подумывал кое о чем. Но только не прикидывал и не планировал.
И, поверьте, когда гроб заказывал, мне не до того было. Я о Гейдже думал, и
только о нем.
— Не сомневаюсь. Но ведь вы в гробах прекрасно разбираетесь.
У дядюшки, поди, насмотрелись.
Да, в гробах он прекрасно разбирался, верно. Цельный
рассчитан на вечность, в форму со стальным каркасом заливается бетон прямо в
могиле, и туда опускается гроб, а сверху цементируется особым составом. Дядя
Карл говорил, что потом этот монолит не разъять.
Трудно определить, когда дядя Карл шутил или привирал, а
когда рассказывал правду (особенно в своем кругу, к которому Луис приобщался
каждое лето, работая в дядином похоронном бюро). Однажды он рассказал
племяннику, как ему выпало вскрывать могилу по заказу крупной фирмы. Эксгумация
— извлечение трупа из могилы — дело тонкое, говорил дядя. Ведь у многих людей
процедура эта связана с фильмами ужасов, с чудовищем доктора Франкенштейна в исполнении
знаменитейшего Бориса Карлова и Дуайта Фрая, сыгравшего Айгора. Но
представление у людей складывалось совсем неверное. Открыть цельный могильник —
работа пустячная для двух мужиков с лопатами и ломами. Только возиться им
придется месяца полтора, не меньше. Так вот, в случае, о котором поведал дядя
Карл, поначалу все шло удачно. Срыли могильный холм, подъемный кран зацепил
крышку, потянул, только она, естественно, не поддалась, и кран потащил наверх
всю бетонную коробку, почерневшую от грунтовых вод. Дядя Карл крикнул
крановщику, чтобы тот опускал груз обратно. Он хотел съездить в контору,
привезти растворитель, чтобы крышку поднять отдельно.
Но крановщик либо не расслышал, либо из озорства решил
вытащить всю бетонную клеть с гробом внутри — так малыши играют у автомата,
«выуживая» грошовый приз. И этот дурачина, по словам дяди Карла, почти выудил
всю эту громаду — коробка уже на три четверти поднялась из земли, слышно было
даже, как на дне могилы плещет вода (всю неделю в Чикаго лил дождь). Только вдруг
кран покачнулся и нырнул в могилу, крановщик вывалился из кабины, разбил
лобовое стекло и сломал себе нос. Так что компании эта развеселая комедия
обошлась тысячи на три дороже обычного. А самое смешное, по мнению дяди Карла,
в том, что шестью годами позже этого крановщика избрали профсоюзным боссом
водителей в Чикаго.
О разъемных могильниках и говорить нечего: простой бетонный
ящик помещается в могилу прямо в день похорон. Укладывается гроб, сверху
закрывают бетонной — из двух частей — крышкой. Поначалу их ставят в изголовье и
изножье гроба и на цепях мало-помалу опускают. Каждая половинка весит
килограммов тридцать — сорок, не больше. Их ничем не закрепляют.
Такой могильник и одному открыть ничего не стоит. Видимо, на
это и намекал Джад.
Вытащить тело сына и захоронить в другом месте — пара
пустяков.
Тс-тс-тсс. НЕ СТОИТ ОБ ЭТОМ. ЕСТЬ МНОГО ТАЙН НА СВЕТЕ.
— Вы правы, я отличу цельный гроб от разъемного, — признал
Луис. — Но мне и в голову не приходило… не думал я о том, о чем вы подумали, я
думал.
— Знаете, Луис…
— Уже поздно, — перебил старика хозяин. — Поздно. Я пьян. У
меня сердце не на месте. Если уж вам так не терпится что-то рассказать,
выкладывайте поскорее.
ПОЖАЛУЙ, МНЕ НЕ ПИВОМ, А МАРТИНИ НУЖНО БЫЛО НАКАЧАТЬСЯ.
ТОГДА Б Я УЖЕ БЫЛ В СТЕЛЬКУ ПЬЯН, НИКТО Б НЕ ДОСТУЧАЛСЯ.
— Что ж, и на том спасибо, Луис.
— Итак, слушаю.
Джад помолчал, собираясь с мыслями, и начал рассказ.
39
— В ту пору, ну, когда война шла, в Оррингтоне еще
останавливались дальние поезда. Ну, Билл заказал катафалк, подкатил на станцию,
к багажному отделению, чтоб там погрузить гроб с телом сына. Прибыл состав,
четверо станционных ребят — и я среди них — сняли, значит, гроб. А офицер, что
за этот гроб отвечал — ну, он вроде как от армейской похоронной службы — даже
из вагона не вышел, так напился. При нем еще одиннадцать гробов, их дальше
везти.
Поместили, значит, мы Тимми в машину, под катафалк нам
большущий «кадиллак» определили. А в ту пору самая главная забота — побыстрее
схоронить солдатика, ведь везли-то издалека. Билл Батерман ни слезинки не
уронил. Лицо застыло, и такое… как бы сказать… вроде как задубелое сделалось.
Машинист Хью Гарбер говорит, у офицера-сопроводителя работы хоть отбавляй. На
узловой станции гробов навезли видимо-невидимо, и все на юг нужно отправить.
Подходит, говорит, к нам офицер, вытаскивает из кармана фляжку с дешевым виски
и — к машинисту: «Ну, что, мистер механик, вы хоть знаете, что у вас не поезд,
а кладбище на колесах?» Тот только головой мотает. «Так вот, знайте. У нас в
Алабаме поезда с покойниками иначе и не называют». Вытаскивает из другого
кармана список. «Вот, сначала два гроба в Хьюлтоне выгрузить, один — в
Пасадамкиге, два — в Бангоре, один — в Дерри, один — в Ладлоу… Я точно
молочник, что бидоны да бутылки по домам развозит. Хотите выпить?» Хью, ясное
дело, отказался, говорит, в Бангоре у начальства нюх на виски больно уж острый.
Ну, офицер с пониманием отнесся, Хью ведь тоже его за пьянку не попрекнул. В
общем, едут, сгружают гробы под звездным флагом там и сям. Всего-то их штук
двадцать набралось. И так до самого Бостона: слезы родных, стенания. А тут, в
Ладлоу — этот Билл Батерман, сам словно мертвяк, вот-вот душа засмердит. В
общем, после рейса Хью напился и впервые в жизни пошел к шлюхе. А проснулся — у
него на лобке вши кишмя кишат, да такие кусачие! Нет, говорит, больше в такие
рейсы никакими коврижками меня не заманишь.