— И не сосчитать, — поддакнула Норма. — Детей мы любим.
— Частенько Кошачье кладбище для них — первая встреча со
смертью, — продолжал Джад. — Одно дело — телевидение. Дети понимают, что там
все понарошку или как, например, в старых вестернах, что у нас в кинотеатре по
субботам крутят. Люди — хвать за грудь или живот и валятся наземь. А то, что на
нашем холме — вот оно, можно потрогать, куда убедительнее, чем телевидение или
кино, вместе взятые.
Луис кивнул. ВЫ БЫ ЖЕНЕ МОЕЙ РАССКАЗАЛИ.
— Некоторых, правда, почти не задевает, во всяком случае, по
лицам не скажешь. Зато другие как редкую марку или монетку берегут
воспоминания. Возвращаются к ним. Мучаются. Но все потом проходит. Правда, кое
у кого… Норма, ты помнишь сынишку Холлоуэев?
Старушка кивнула. В стакане у нее постукивали кубики льда.
Очки висели на цепочке на груди. Проходящий грузовик резанул светом фар, и
цепочка сверкнула серебром.
— Его мучили кошмары… Мертвецы, восстающие из могил, и тому
подобное. Потом у него умерла собака — отраву какую-то съела, так все решили,
верно, Джад?
— Да, люди говорили вроде так. Это в двадцать пятом было.
Билли и десяти лет не сравнялось. Вырос, в политику ударился, захотел сенатором
стать. В Конгрессе свою кандидатуру выставлял, да голосов недобрал. Это еще до
корейской войны было.
— Так вот, он с друзьями решил похоронить собаку, —
вспоминала Норма. — Беспородная она, так родители противились из-за его
кошмаров. Но все образовалось. Двое ребят постарше даже гроб сколотили, верно,
Джад?
Джад кивнул, отпил ледяного чаю.
— Звали их Дин и Дана Холл. Вот они с Билли дружили. И еще
один паренек, не помню уж, как звали, кажется, из семьи Бауи. Они еще недалеко
от Центральной магистрали жили в старом доме Броккетов. Помнишь, Норма?
— Да! Да! — воскликнула та, словно речь шла о вчерашнем дне.
— Точно, кто-то из Бауи. То ли Алан, то ли Берт.
— А уж не Кендал ли? — подсказал Джад. — Помню, они все
спорили, кому нести гроб. Хотелось всем, а гроб-то маленький, двоим-то нечего
делать. Дана с Дином, помню, говорили, что раз они гроб мастерили, им и нести,
а еще потому, что они близнецы, вроде больше подходят. Билли возразил: они,
мол, собаку плохо знали, а нести должны только самые близкие друзья, а не
просто плотники… — Джад с Нормой рассмеялись. Луис лишь сдержанно улыбнулся.
— Чуть не подрались ребята. И тут Менди Холлоуэй, сестра
Билли, притащила четвертый том Британской Энциклопедии, — продолжал Джад. — Ее
отец был единственным врачом окрест и единственным, кто мог позволить себе
такое издание.
— У них и электричество в доме у первых появилось, —
вставила Норма.
— В общем, так: летит восьмилетняя кроха, мчится со всех
ног, никакие тормоза не удержат, юбчонка — парусом. И в руках — толстенная
книга. А Билли и малыш Бауи — все-таки, наверное, Кендал, он еще потом в 1942-м
разбился в тренировочном полете в Пенсаколе — так вот, они чуть не подрались с
близнецами Холл, и все из-за того, кому нести разнесчастного пса на кладбище!
Луис невольно улыбнулся, а потом и вовсе засмеялся.
Тягостное, напряженное состояние после ссоры с Рейчел проходило.
— «Погодите! Погодите! Посмотрите в книге!» — это им
кроха-то кричит. Ишь, чертовка…
— Опять, Джад? — Норма укоризненно посмотрела на мужа.
— Прости, дорогая. Увлекаюсь и за рассказом не замечаю, ты
же знаешь.
— Боюсь, знаю слишком хорошо.
— И, представляете, малышка открывает том прямо на слове
ПОХОРОНЫ. Там, значит, изображена королева Виктория, как ее провожают в
последний путь, и у гроба с каждого боку человек по сорок пристроилось.
Некоторые корячатся, несут, а остальные, знаете, во всяких там стародавних
нарядах стоят, как рысаки на ипподроме, ждут, когда старт дадут. А Менди и
говорит: «В похоронах важной особы может участвовать любое количество людей.
Так в книге написано».
— И все разрешилось? — спросил Луис.
— Представьте себе, да! К ним еще человек двадцать
присоединилось — чем не королевские похороны, разве что одеты все попроще.
Менди там за главную: построила всех, каждому по цветку сунула, кому одуванчик,
кому маргаритку, кому — венерин башмачок. И повела. Вот кому в политику-то
надо. Бьюсь об заклад, Менди в Конгресс США запросто бы попала. — Джад
усмехнулся, покачал головой. — И знаете, у Билли с тех пор все кошмары
кончились. Погоревал он о собаке, а жизнь-то свое берет, все проходит. Так же и
у нас, у взрослых.
Луису сразу вспомнилась истерика жены.
— У Элли тоже пройдет. — Норма вздохнула, уселась поудобнее.
— Вы, небось, думаете, мы только о смерти и разговариваем. Мы с Джадом еще
поскрипим маленько, накаркивать смерть не собираемся…
— Да Бог с вами! — не удержался Луис.
— …Но все же приятно, что мы с Беззубой на «ты». Теперь
почему-то не говорят о смерти, то ли стыдятся, то ли боятся. Даже по телевизору
похорон не показывают, может, опасаются детям навредить, они ведь впечатлительные.
И гробы сейчас на похоронах уже закрыты, ни увидеть покойника в последний раз,
ни попрощаться толком. Словно людям хочется поскорее забыть об умершем.
Странно. Зато по телевизору чего только не насмотришься, особенно по этому,
кабельному. — Джад откашлялся, взглянул на Норму. — То, что раньше стыдились
показывать, теперь на всеобщее обозрение выставляют. Занятно, как из поколения
в поколение меняются взгляды.
— Вы правы, — кивнул Луис.
— Ну, мы-то с Нормой — осколки старых времен, — едва ли не
виновато сказал Джад. — Тогда к смерти спокойнее относились. Помню, после войны
эпидемия лихорадки пронеслась, ни малых детей, ни беременных — никого не
щадила. Теперь доктора ровно чародеи: махнут волшебной палочкой, и болезни как
не бывало. Во времена нашей с Нормой молодости, если у человека рак, почитай,
он к смерти приговорен. В двадцатые годы ведь облучением не лечили. Скольких с
той поры смерть унесла. — Он помолчал, потом заговорил снова: — Смерть нам
другом, а не врагом была. У моего брата Пита в девятьсот двенадцатом аппендицит
лопнул и гной растекся внутри — в президентах у нас Тафт, кажется, ходил. А
было Питу четырнадцать лет, и лучше него в городе бейсболиста не сыскать. В
наши дни, чтоб смерть понять, в колледже не надо было учиться. Смерть всегда
рядом. Заглянет в дом, посидит за столом, иной раз даже за задницу ущипнет —
помни, мол!
Сейчас Норма не стала корить мужа за грубое слово, лишь
молча кивнула.
Луис встал, потянулся.
— Пора домой. Завтра трудный день.
— Да, завертится у вас карусель, что и говорить. — Джад тоже
поднялся. Видя, что и Норма пытается приподняться, помог ей. Сморщившись от
боли, она встала.