Возможно, но она не ответила. Просто лежала и смотрела. Он
по-прежнему видел только один глаз, но не смог вспомнить, тот же самый или
другой. Но теперь от ее взгляда мурашки уже не шли по коже, потому что ему и
без того было о чем беспокоиться. Взять хоть огонь. Пит успел как раз вовремя,
тлеющих углей было еще немало. Первым делом нужно подкормить этого обжору, да
так, чтобы долго не погас, а потом лечь рядом со своей девчонкой Бекки (только
с наветренной стороны, чтобы не дай Бог не задохнуться). И ждать Генри. Ему не
впервые таскать за Пита каштаны из огня.
Пит подобрался к женщине и к небольшой поленнице дров за ее
головой достаточно близко, чтобы снова ощутить резкую химическую вонь, и понял,
почему ее взгляд больше его не тревожил. Единственный глаз смотрел в никуда.
Больше она не встанет. Умерла. Снежный налет на талии и бедрах стал
темно-красным.
Пит приостановился, приподнялся на ноющих руках и всмотрелся
в нее, но интерес к ней, мертвой или живой, был таким же мимолетным, как к
бегущим назад часам. Он мечтал об одном: подбросить дров в огонь и согреться. О
женщине он подумает потом. Может, через месяц, сидя в гостиной с загипсованным
коленом и чашкой кофе в руке.
Наконец он схватился за полено. Осталось только четыре, но
самых больших. Генри наверняка вернется, прежде чем они успеют догореть, и
соберет еще дров, перед тем как ехать за помощью. Старый добрый Генри! Все еще
носит смешные очки в роговой оправе, даже в век мягких контактных линз и
лазерной хирургии, но положиться на него можно в любую минуту.
Мысли Пита своевольно пытались вернуться к «скауту», к
запаху одеколона Генри, которым тот не душился, но Пит не позволял себе
отвлекаться. «Давайте не будем», — как говорили они в детстве. Воспоминания
словно превратились в его врага. Никакого призрачного одеколона, никаких
сожалений о Даддитсе. Никаких больше костяшек, никакой игры. У него и без того
забот по горло.
Он неуклюже бросал в огонь полено за поленом, морщась от
боли, но любуясь фонтанами искр, поднимавшихся под жестяной потолок навеса
мириадами обезумевших светлячков, прежде чем угаснуть.
Генри скоро будет здесь. Вот за что нужно держаться.
Смотреть на огонь и думать о Генри. Вот он вернется…
Нет, не вернется. Потому что в «Дыре в стене» дела плохи.
Что-то, связанное с…
— Рик, — сказал он, наблюдая, как огонь жадно пожирает новую
пищу. Скоро оранжевые языки вскинутся еще выше.
Он зубами стащил перчатки и протянул руки к теплу. Порез на
правой ладони, куда вонзился осколок стекла, оказался длинным и глубоким.
Наверняка останется шрам, но что из того. Подумаешь, что такое шрам-другой
между друзьями? А ведь они были друзьями, верно? Да. Банда старой Канзас-стрит,
Алые Пираты, с пластиковыми мечами и бластерами из «Звездных войн» на
батарейках. Они даже совершали героические деяния: дважды, если считать
девчонку Ринкенхауэр. Тогда их снимки поместили в газетах, так что подумаешь,
шрамы! А то, что они однажды, вероятно… всего лишь вероятно, прикончили того
типа… так ему и надо. Если кто-то и заслуживал быть убитым…
Но туда он тоже не полезет. Давайте не будем. Не выйдет,
беби!
Но он уже видел линию. Хотел или нет, но видел куда
отчетливее, чем за все эти годы. Но прежде всего он увидел Бивера, да и услышал
тоже. Слова били прямо в центр мозга.
Джоунси? Ты здесь, старик?
— Не вставай, Бив, — предупредил Пит, не сводя глаз с вздымающегося
пламени. Тепло било ему в лицо, навевало сон. — Оставайся там, где есть.
Только… сам знаешь, сиди, как пришитый.
Что в конце концов все это означает? «Что за фигли-мигли?» —
как говаривал Бивер в детстве, и эта, в сущности, бессмысленная фраза неизменно
приводила их в восторг. Питер чувствовал, что при желании все узнает, настолько
четкой была линия. Перед глазами высветились голубой кафель, прозрачная синяя
занавеска для душа, ярко-оранжевая кепка, кепка Рика, кепка Маккарти, старины
Стою-и-стучусь-у-порога-твоего, и он чувствовал, что получит и все остальное,
если захочет. Пит не знал, будущее ли это, прошлое или то, что происходит в эту
минуту, но он все поймет, если захочет, если за…
— Не хочу, — сказал он и оттолкнул от себя все.
На земле остались несколько палочек и хворостинок. Пит
швырнул их в огонь и уставился на женщину. В открытом глазу больше не было
злобы. Он подернулся пленкой, как глаз убитого оленя. И эти алые лужи вокруг…
должно быть, она истекла кровью. Что-то лопнуло у нее внутри. Взорвалось со
страшной силой. Может, она знала, чем дело кончится, и поэтому села на дорогу.
Надеялась, что кто-нибудь на нее наткнется. На нее и наткнулись, но посмотрите
только, что из этого вышло! Бедная сука! Бедная невезучая сука!
Пит медленно перемещался влево, пока не схватился за край
брезента, и потащил его к женщине. Этот кусок грубой ткани был чем-то вроде
санок, теперь же станет чем-то вроде савана.
— Мне жаль, — прошептал он. — Бекки, или как тебя там, мне
вправду жаль. Но даже останься я с тобой, толку от меня было бы немного. Я не
врач. Всего лишь продавец машин. Ты…
«…с самого начала была обречена…» — хотел он сказать, но при
виде ее спины слова застряли в горле. Раньше он ничего не мог заметить, потому
что она лежала на боку, лицом к костру. На заду джинсов зияла огромная дыра,
словно под конец вместо газов из нее рвались мины. Лохмотья джинсовой ткани
трепетали на ветру вместе с обрывками нижнего белья: лоскутами белого трикотажа
с начесом и розового шелка. На ногах и спине куртки что-то росло. Похожее на
плесень или грибок… Красно-золотое… или это просто игра света?
Что-то вышло из нее. Что-то…
Да. Что-то. И прямо в эту минуту наблюдает за мной.
Пит всмотрелся в темнеющий лес. Ничего. Поток животных
иссяк. Он совсем один.
Если не считать того, что я не один.
Это абсолютно точно. Что-то прячется неподалеку, что-то, не
переносящее холода. Что-то, которое лучше всего чувствует себя в тепле и влаге.
Если только…
Если только оно не выросло так, что не могло больше
уместиться там, где зародилось. И осталось без пищи.
— Ты тут?
Пит подумал, что эти крики выставят его дураком в
собственных глазах, но этого не случилось. Он не ощущал ничего, кроме гнетущего
страха.
Он вдруг осознал, что плесень тянется тонкой прерывистой
дорожкой от Бекки — да, именно Бекки, Бекки, так ее звали, Бекки — и загибается
за угол жестяной стенки. Мгновение спустя он услышал противный скребущий звук,
словно кто-то чешуйчатый полз по крыше. Пит вытянул шею, пытаясь разглядеть
источник звука.
— Убирайся, — прошептал он. — Убирайся и оставь меня в
покое. Я… я… устал.