После беглого осмотра врач сообщил чопорно:
– Должен вам сообщить, милая дама, что этот юноша
проживет еще очень и очень долго… если не будет ввязываться в новые стычки,
которые могут закончиться не так благополучно. Пока же… Я бы рекомендовал
повязку на голову, кое-какие надежные снадобья – которых у меня обширнейший
запас – и день-другой полного покоя… Найдется тут комната, куда можно перенести
больного, чтобы он не дышал кухонным чадом?
– Думаю, да, – кивнул Рошфор. – Эй, где там
наш горе-трактирщик?!
Когда д’Артаньяна выносили со всем прилежанием присмиревшие
слуги, он успел еще поймать взгляд белокурой красавицы – и то, что вслед ему
была послана самая ослепительная улыбка, было не свойственным гасконцам
преувеличением, а самой доподлинной реальностью.
Глава 5
Обворован!
Через четверть часа д’Артаньян, чья голова была уже
перевязана чистым полотном, почувствовал себя настолько лучше, что уже не лежал
в кровати, а сидел, опершись на подушки, и задумчиво созерцал целую шеренгу
пузырьков и склянок с «надежными снадобьями», которыми врач, испытывавший к
Рошфору нешуточное почтение, уставил подоконник от края и до края.
Потом в дверь осторожненько протиснулся Планше с его
камзолом и узелком в руках. Новообретенный слуга выглядел несколько
предосудительно – под глазом у него красовался огромный, уже посиневший
кровоподтек, рукав камзола был полуоторван, а сам камзол помят и запылен.
– Черт возьми, что с тобой стряслось? – спросил
д’Артаньян удивленно. – Можно подумать, тебя пропустили через мельничные
жернова.
– И не говорите, сударь… Близко к тому. Они тут, в
Менге, здоровые ребята, ну да я им показал, как умеют махать кулаками в Ниме.
– Во что ты ухитрился ввязаться?
– Ну как же, сударь, – печально сказал
Планше. – Когда на вас набросилась вся эта свора, я почел своим долгом
помочь хозяину, благо народ был сплошь неблагородный, в самый раз для меня…
Поначалу дело шло удачно, но их было слишком много, и мне тоже досталось. Этот
верзила, кузнечный подмастерье, знает хитрую ухватку, как подбивать под колено
и валить с ног, надо будет запомнить… Ничего, я тоже кой-кому оставил добрую
память, пару челюстей уж точно свернул на сторону…
– Спасибо, Планше, – сказал д’Артаньян
важно. – Я сразу понял, что парень ты надежный… Боюсь, нечем пока что тебя
вознаградить за верную службу…
– Вот тут можете не беспокоиться, сударь. Та дама,
миледи, дала мне целый луидор. Она очень беспокоилась о вас…
– Ну что ты врешь, бездельник! – сказал д’Артаньян
с суровым выражением лица, внутренне ликуя в то же время.
– Не сойти мне с этого места, сударь! Клянусь
богородицей, у нее даже голос дрожал, когда она сокрушалась, что вынуждена
уехать и оставить вас здесь в полной беспомощности…
– Ох уж эти женщины… – проворчал д’Артаньян с
видом умудренного жизнью человека. – Вечно они преувеличивают. Какая такая
полная беспомощность, если все кончилось пустяками? Подумаешь, устроили
маленькое кровопускание… Голова-то цела.
– Рад слышать, сударь, – сказал Планше
озабоченно. – Я вижу, однако, вы к лекарствам и не прикасались вовсе?
Нужно же лечиться…
– Вот то-то и оно, – сказал д’Артаньян
серьезно. – Даже такие железные люди, как гасконцы, не отрицают медицины.
Только вот что, мой любезный Планше… Собери-ка ты в мешок всю эту аптеку, всю,
без малейшего изъятия, и выброси потихоньку в подходящее место…
– Но, сударь…
– Я приказываю! – сказал д’Артаньян и добавил
наставительно: – Видишь ли, матушка дала мне с собой рецепт поистине
чудодейственного бальзама, который ей когда-то открыла старуха цыганка. Бальзам
этот излечивает любые раны… кроме, пожалуй что, сердечных, а порукой тому – мой
отец, который его не раз пользовал с непременным успехом… Когда расправишься с
аптекой, ступай на кухню, спроси вина, масла, розмарину и еще кое-чего, что
записано на этой вот бумажке… да береги ее, смотри! Мы оба будем им лечить наши
раны, и ты убедишься, что цыганки не всегда бывают обманщицами… Ну, живо!
– А куда прикажете сложить ваши вещи?
– Да вот на этот стул хотя бы, – небрежно
распорядился д’Артаньян.
Планше повиновался, потом, крутя головой в некотором
сомнении, принялся сваливать в тряпицу флаконы и склянки. Едва он вышел, как
д’Артаньян порядка ради полез в потайной карман камзола, чтобы удостовериться в
сохранности своего главного достояния – рекомендательных писем…
Он раз двадцать выворачивал пустой карман, как будто это
могло чем-то помочь. Он перетряхнул и ощупал камзол, как будто письма могли
завалиться за подкладку, в дыру, которой не имелось. И много времени
понадобилось, прежде чем он смирился с простой истиной: писем там не было…
Должно быть, его яростный рев разнесся по всей гостинице –
потому что буквально через несколько мгновений в комнату вбежал встревоженный
хозяин:
– Ваша светлость?!
Д’Артаньян сгоряча выхватил из ножен шпагу, забыв, что от
клинка остался жалкий обломок. Впрочем, хозяин пребывал в столь явном
расстройстве чувств, что даже этот огрызок привел его в ужас.
– Ваша светлость! – возопил он, размазывая слезы
по толстому лицу. – В чем я провинился?!
– Письма! – вскричал д’Артаньян, все еще
размахивая обломком клинка. – Мои письма!
– Письма?
– Не притворяйся идиотом! – взревел
д’Артаньян. – Что-то я до сих пор не встречал идиотов среди трактирщиков!
Вы все себе на уме, канальи! Мои рекомендательные письма, про которые я тебе
говорил, прохвост ты этакий!
– К господину де Тревилю? – припомнил хозяин.
– И к господину де Кавуа, правой руке кардинала! –
кричал д’Артаньян. – Итого два! Ты умеешь считать или только обсчитывать?
Два письма! А сейчас нет ни одного!
Он был еще довольно слаб, и эта вспышка гнева вызвала
приступ нешуточной дурноты, так что д’Артаньян вынужден был выпустить
бесполезный обломок шпаги и со стоном откинуться на подушки. Получив на миг
передышку, хозяин, о чем-то усиленно поразмыслив, вопросил:
– Надо ли понимать так, сударь, что письма украдены?
– А ты как думаешь, болван? – слабым голосом
отозвался д’Артаньян.
– Боже мой! Репутация моей гостиницы безукоризненна…
– Боюсь, у твоей гостиницы очень скоро не останется
ничего, кроме репутации, – тихо, но достаточно грозно пообещал
д’Артаньян. – Как только мне станет чуточку лучше, я ее разнесу в пух и
прах, а тебя самого… тебя самого… черт, да я тебя надену на вертел и зажарю!
– Пресвятая богородица! – возопил хозяин с
нешуточным страданием. – Что же это творится? Господа мушкетеры грозили
отрезать мне уши. Граф Рошфор обещал повесить на воротах, а теперь вот и вы…