Именно там и развернулась бурная деятельность, ставившая
целью сделать его вступление в Париж и менее заметным, и более приемлемым для
дворянина, исполненного самых честолюбивых замыслов…
Для начала Планше был отправлен на набережную Железного
лома, где к шпаге д’Артаньяна был приделан новый клинок. Вслед за тем верный
слуга был усажен за портняжную работу – обшивать единственные запасные штаны и
камзол хозяина тем самым галуном, пропажу которого, сдается, д’Артаньян-отец
все еще не обнаружил, поскольку его единственный выходной костюм хранился на
дне дальнего сундука в ожидании каких-нибудь особо уж выдающихся событий,
ожидать коих в беарнской глуши было, прямо скажем, чересчур оптимистично…
Потом настал черед заслуженного мерина. Он был продан
первому попавшемуся лошадиному барышнику за три экю – вполне приличную цену,
если учитывать возраст почтенного животного и выпавшие на его долю жизненные
испытания. Правда, с небрежным видом пряча в карман вышеназванную сумму,
д’Артаньян ощутил легкий укол совести, дословно вспомнив напутствия отца.
«Сын мой! – сказал тогда достойный дворянин. –
Конь этот увидел свет в доме вашего отца тринадцать лет назад и все эти годы
служил нашему семейству верой и правдой. Не продавайте его ни при каких
обстоятельствах, дайте ему умереть в почете и старости и, если вам придется
пуститься на нем в поход, щадите его…»
Всякий почтительный сын должен свято исполнять отцовские
наставления, – но д’Артаньян вынужден был признать про себя, что его отец,
отроду не бывавший в Париже, будем откровенны, плохо представлял себе тот мир,
куда отправил сына. Пуститься в поход на заслуженном четвероногом ветеране
необычного цвета было вещью прямо-таки невозможной – а скудные средства
д’Артаньяна никак не позволяли обеспечить мерину не то что «почет и покой», но
мало-мальски сытое существование…
Так что с тяжестью в сердце, но пришлось отступить от иных
родительских наставлений…
Следующим шагом д’Артаньяна стало то, что он отправил Планше
подыскать подходящую, но недорогую квартиру, а сам тем временем еще более
уменьшил свои скудные капиталы, приобретя фетровую шляпу вместо потрепанного
берега с огрызком пера, с намерением придать себе более парижский вид.
Все эти усилия, с радостью отметил он двумя часами позже,
принесли плоды – когда Планше вернулся и они направились в Париж через
Сен-Антуанские ворота, ни уличные мальчишки, ни великовозрастная праздная
чернь, наполнявшая улицы, не проявили к нашему гасконцу особого интереса, и он
понял, что может, в общем, сойти за парижанина.
– Мне вот что пришло в голову, сударь, – сказал
Планше, прилежно шагавший сзади, как и положено воспитанному слуге. – А не
продать ли мне этого самого мула? Негоже как-то на нем разъезжать, когда хозяин
идет пешком…
– Ну, ты на нем не разъезжаешь, а ведешь в
поводу, – подумав, заключил д’Артаньян. – А во-вторых, могу тебя
заверить, что пешком я намерен ходить недолго. Какой-нибудь счастливый случай
да подвернется, Планше, уж точно подвернется… Долго еще нам идти?
– Не особенно, сударь, почти уже и пришли. Это место,
как говорят, именуется Сен-Жерменским предместьем, а это вот – улица Старой
Голубятни. Между прочим, дом господина де Тревиля, как я узнал, на этой же
улице, совсем неподалеку…
«Быть может, это доброе предзнаменование? – подумал
д’Артаньян. – Что же, всякое почти что событие может нести двойное
толкование. Либо удастся найти опору и протекцию у капитана королевских
мушкетеров, либо мне придется бродить слишком долго, чтобы отыскать господ
Атоса и Портоса, с которыми есть еще о чем поговорить…»
Потом эти мысли вылетели у него из головы, потому что
вышедшая ему навстречу хозяйка означенных меблированных комнат отнюдь не
подходила под тот сложившийся в уме гасконца образ пожилой и костлявой супруги
парижского буржуа, занятой выжиманием денег из тех, кто имел неосторожность
задержаться под ее кровом…
Прежде всего, эта исключительно прелестная молодая женщина
была старше д’Артаньяна всего-то на четыре или пять лет, а ее темно-русые
волосы, выразительные серые глаза и гибкий стан, затянутый в зеленое домашнее
платье, могли бы привлечь и человека, имевшего гораздо более богатый опыт
сердечных историй, нежели наш юный гасконец…
Посему вряд ли стоит упрекать юношу за то, что воспоминания
о синеглазой миледи и кареглазой герцогине моментально улетучились, по крайней
мере, на время. Юность, как известно, крайне эгоистична и умеет восторгаться
лишь тем, что оказалось перед глазами, – так и д’Артаньян был всецело
очарован улыбкой хозяйки, тем временем произнесшей с изрядной скромностью:
– Боюсь, сударь, что столь блестящему дворянину наш
скромный дом покажется чересчур убогим…
Уже опомнившись, д’Артаньян браво ответил, нисколько не
промедлив:
– Сударыня! Как только я вас увидел, я готов снять даже
чердак, лишь бы не лишиться столь очаровательной хозяйки!
Он боялся, что его комплимент покажется очаровательной особе
ужасно провинциальным, – но, должно быть, те слова, что приятны женским
ушкам, одинаковы что в провинции, что в столице христианнейшего королевства. Не
зря же наш гасконец был вознагражден за него ослепительной улыбкой.
Осмотрев предназначенную ему комнату, где имелись прихожая
для слуги и удобный гардероб (а во дворе обнаружилась еще и конюшня),
д’Артаньян был крайне всем этим доволен, но его воодушевление мгновенно
улетучилось, едва он услышал цену, которую предстояло регулярно платить за эти
апартаменты.
– Вы все же недовольны, шевалье? – спросила
хозяйка, увидев набежавшую на его лицо тень.
– Сударыня… – произнес д’Артаньян, решив быть
откровенным. – Хотя я и гасконец, то есть происхожу из той страны, где
неохотнее всего признаются в собственной бедности, но именно эта причина мешает
мне принять ваше предложение. Эти апартаменты слишком хороши для меня, точнее,
чересчур обременительны для моего кошелька… я всего лишь бедный дворянин из
Беарна, приехавший в столицу буквально три часа назад в поисках фортуны… С
гардеробом и конюшней мне попросту нечего делать – другого платья у меня нет, а
в конюшню я могу поставить пока что лишь мула моего слуги…
И он приготовился к тому, что ему самым решительным образом
укажут на дверь. Трудно было бы ждать иного от женщины, занимавшейся ремеслом,
которое заставляло ее требовать денег, и регулярно…
Однако очаровательная хозяйка после короткого раздумья
предложила:
– Сударь, не окажете ли честь пройти в гостиную и
отведать вина? Мы могли бы многое обговорить…
Д’Артаньян не заставил себя долго упрашивать – даже если ему
предстояло отправиться восвояси, он, по крайней мере, смог бы отведать вина, не
платя за него. К тому же, как выяснилось вскоре, вино молодой женщины оказалось
хорошим.
– Дело в том, сударь, что мой муж, кроме меблированных
комнат, решил еще открыть ресторан на улице Феру, – пояснила она тут
же. – И поневоле, несмотря на свою скупость, вынужден был закупить в
провинции немало доброго вина – кто же станет посещать вновь открывшееся
заведение, если там подают кислятину, невыносимую для господ с тонким вкусом?