Том, что твой маленький район бульвара Сансет – настоящий
райский сад…
– Я никогда не слышал, чтобы это место называли раем, –
заметил я.
– ... И в этом саду скрывается змий, которого я увидел, а ты
– нет. Змий по имени Пиория Смит.
Окаменевший мир, который Ландри назвал моим райским садом
снаружи, продолжал становиться все более темным, хотя небо оставалось таким же
безоблачным. «Красная дверь» – ночной клуб, якобы принадлежащий Лаки Лучиано,
исчез. На мгновение на его месте возникла дыра, затем ее заполнило новое здание
– ресторан «Французский завтрак» с витриной, усаженной папоротниками. Я
посмотрел на улицу и увидел, что там происходят и другие перемены: новые здания
заменяли старые с молчаливой, пугающей быстротой. Все это означало, что мое
время подходит к концу, и я понимал это. К сожалению, мне было известно и
кое-что еще: по всей вероятности, в этом новом времени нет места для меня.
Когда Создатель входит в твой офис и говорит, что предпочитает твою жизнь своей
собственной, что можно возразить?
– Я выбросил все предыдущие черновики романа, который начал
через два месяца после смерти жены, – произнес Ландри. – Это оказалось несложно
– черновики-то все были дерьмовые. И затем я взялся за новый вариант. Я назвал
его.., может быть, догадаешься, Клайд?
– Конечно, – ответил я и повернулся к нему. Это потребовало
немалого напряжения, но, полагаю, то, что этот придурок назвал бы моим
«побудительным мотивом», казалось весьма убедительным. Район бульвара Сансет
вообще-то далеко не Елисейские поля или Гайд-парк, но это мой мир.
Я не хотел наблюдать, как он разрушает его и перестраивает
так, как ему этого хочется. – Думаю, ты назвал его «Последнее расследование
Амни».
На его лице появилось удивленное выражение.
– Да, ты прав. Я небрежно махнул рукой. Мне пришлось
напрячься, но я справился.
– Понимаешь, Сэмми, я ведь недаром завоевал звание лучшего
частного детектива в 1934 и 1935 годах.
– Мне всегда нравилась эта фраза, – улыбнулся он.
Внезапно я возненавидел его – возненавидел до глубины души.
Если бы мне удалось собраться силами для того, чтобы броситься через стол и
задушить его, я непременно сделал бы это. Он угадал мои мысли. Улыбка исчезла с
его лица.
– Не пытайся, Клайд, – у тебя нет никаких шансов. – Почему
бы тебе не убраться отсюда? – прохрипел я. – Убирайся и дай мне возможность
продолжать работу.
– Я не могу сделать этого, даже если бы мне хотелось.., а
мне не хочется. – Он посмотрел на меня с какой-то странной смесью гнева и
мольбы. – Постарайся взглянуть на это с моей точки зрения, Клайд…
– Разве у меня есть выбор? Был когда-нибудь?
Он пропустил мои слова мимо ушей.
– Передо мной мир, в котором я никогда не буду стареть, все
часы остановились за полтора года до начала второй мировой войны, где газеты
всегда стоят три цента, мир, в котором я могу есть сколько угодно мяса и яиц и
при этом не беспокоиться ни о каком холестерине.
– Не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь.
Он наклонился вперед, стараясь выглядеть убедительней.
– Нет, конечно, ты не понимаешь! И в этом все дело, Клайд!
Это мир, в котором я действительно могу заняться той работой, о которой мечтал
с детских лет, – я стану частным детективом. Я смогу носиться по городу в
спортивном автомобиле в два часа ночи, вести перестрелки с бандитами, зная, что
они могут погибнуть, а вот я – нет, и просыпаться восемь часов спустя рядом с
прелестной певичкой, слушая щебет птиц на деревьях и глядя на лучи солнца,
падающие в окно моей спальни. Это яркое, великолепное калифорнийское солнце…
– Окно моей спальни выходит на запад, – сказал я.
– Это было раньше, – спокойно произнес он, и я почувствовал,
как мои руки сжались бессильно в кулаки на подлокотниках кресла. – Теперь ты
видишь, как все великолепно? Как идеально? В этом мире люди не сходят с ума от
того, что у них чешется тело из-за идиотской изводящей болезни под названием
опоясывающий лишай. В этом мире люди не седеют, не говоря уже о том, что не
лысеют.
Он пристально посмотрел на меня, и в этом взгляде я
прочитал, что у меня нет никакой надежды. Абсолютно никакой.
– В этом мире любимые дети никогда не умирают от СПИДа, а
любимые жены не кончают с собой, приняв огромную дозу снотворного. К тому же
здесь ты всегда был посторонним, именно ты, а не я, как бы тебе это ни
казалось. Это мой мир, рожденный в моем воображении и сохраняемый моими
усилиями и честолюбием. На некоторое время я дал его тебе взаймы, вот и все..,
а теперь забираю обратно.
– Объясни мне толком, пожалуйста, как тебе удалось
проникнуть в этот мир. Мне действительно хотелось бы услышать это.
– Очень просто. Я уничтожил его, начав с Деммиков, которые
никогда не были чем-то большим, чем бледная имитация Ника и Норы Чарлз, и
перестроил его сообразно своему мысленному образу. Я убрал всех второстепенных
действующих лиц, хотя некоторые мне очень нравились, и теперь удаляю все старые
объекты. Таким образом, иными словами, я выдергиваю из-под тебя ковер – нитка
за ниткой. Нельзя сказать, что я горжусь этим, зато я горжусь тем, что не
ослаблял своих волевых усилий, которые требуются от меня, чтобы осуществить
задуманное.
– Что случилось с тобой в твоем собственном мире? – Я
продолжал говорить с ним, но теперь делал это по привычке, подобно старой
лошади, развозящей молоко, которая находит путь в конюшню на заметенной снегом
дороге.
Он пожал плечами.
– Умер, наверное. А может быть, я действительно оставил там
свою физическую плоть – внешнюю оболочку, – которая находится в состоянии
кататонии в какой-нибудь психиатрической лечебнице. Впрочем, я не слишком верю
ни в то, ни в другое – это слишком реально. Нет, Клайд, по-моему, я сумел
полностью проскользнуть в этот мир. В том мире они сейчас, пожалуй, разыскивают
исчезнувшего писателя.., даже не подозревая, что он исчез в системе памяти
собственного компьютера. Говоря по правде, это мало меня интересует.
– А я? Что будет со мной?
– Клайд, – сказал он, – это тоже ничуть меня не интересует.
Он снова склонился над своей машинкой.
– Прекрати! – резко воскликнул я.
Он поднял голову.
– Я… – Мой голос дрожал. Я попытался справиться с дрожью, но
понял, что это выше моих сил. – Мистер, я боюсь. Пожалуйста, оставьте меня в
покое. Я знаю: все, что снаружи, больше не мой мир – черт побери, да и здесь
уже не мой, – но это единственный мир, который стал мне почти знакомым. Отдайте
мне то, что осталось от него. Ну пожалуйста.