– Понимаю, – кивнул я. И я действительно понимал его
каким-то безумным образом.
– В доме осталось немало таблеток, – продолжал он. – Линда и
я во многом походили на Деммиков, Клайд, – мы действительно верили в то, что
можно улучшить жизнь с помощью химических препаратов, и пару раз я едва
удерживался от того, чтобы не проглотить две пригоршни пилюль. Я не думал о
самоубийстве, просто мне хотелось присоединиться к Линде и Дэнни.
Присоединиться к ним, пока еще оставалось время.
Я кивнул. То же самое подумал и я, когда три дня спустя,
после того как мы с Ардис Макгилл расстались в кафе «Блонди», я нашел ее в той
душной комнатке на чердаке с маленькой синей дыркой посреди лба. Правда, на
самом деле ее убил Сэм Ландри, который сделал это, послав в ее мозг нечто вроде
гибкой пули. Ну конечно, это был он. В моем мире Сэм Ландри, этот устало
выглядевший человек в штанах бродяги, нес ответственность за все. Эта мысль
должна была показаться безумной – и она такой и казалась, – но постепенно становилась
все разумнее.
Я обнаружил, что у меня достанет сил, чтобы повернуть свое
вращающееся кресло и посмотреть в окно. То, что я там увидел, нисколько не
удивило меня: бульвар Сансет и все на нем замерло, словно окаменело.
Автомобили, «автобусы, пешеходы – все остановилось, будто снаружи, за окном,
они были частью моментального снимка „Кодака“. Да и почему нет? Его создатель
ничуть не интересовался тем, чтобы оживить этот мир, по крайней мере в данный
момент; он был слишком втянут в водоворот собственной боли и горя. Черт возьми,
я мог считать себя счастливчиком, если сам все еще дышал.
– Итак, что произошло? – спросил я. – Как ты попал сюда,
Сэмми?
Можно, я буду так называть тебя? Ты не рассердишься?
– Нет, не рассержусь. Я не могу дать тебе разумный ответ на
твой вопрос, потому что я и сам точно его не знаю. Я знаю одно: всякий раз,
когда я думал о таблетках, я думал о тебе. И мои мысли были примерно такими:
Клайд Амни никогда не поступит таким образом и будет насмехаться над теми, кто
поддастся подобной слабости. Он сочтет это «выходом для трусов».
Я счел такую точку зрения справедливой и кивнул. Для
человека, пораженного какой-то страшной болезнью – такого, как Верной,
умирающий от рака, или страдающего от неизвестно откуда взявшегося кошмарного
заболевания, что убило сына моего Создателя, – я мог бы сделать исключение. Но
принимать таблетки только потому, что тебя поразила душевная депрессия? Ну нет,
это для гомиков. – И затем я подумал, – продолжал Ландри, – но ведь это тот
самый Клайд Амни, которого создало мое воображение, его не существует на свете.
Впрочем, эта мысль долго не продержалась. Это болваны в нашем мире – политики и
адвокаты главным образом – насмехаются над игрой воображения и полагают, что
вещь не может быть реальной, если вы не можете выкурить ее, погладить, пощупать
или лечь с ней в постель. Они придерживаются такой точки зрения, потому что у
них самих воображение начисто отсутствует и они не имеют представления о его
силе. А вот я знал, что дело обстоит по-другому. Еще бы! Мне да не знать этого
– ведь за счет своего воображения я последние десять лет покупал пищу и
оплачивал закладные за свой дом. И в то же самое время я знал, что не смогу
жить в том мире, который я привык называть «реальным миром» – под этими
словами, думаю, все мы имеем в виду «единственный мир». Тогда я начал понимать,
что существует единственное место, где меня могут гостеприимно принять, где я
мог бы чувствовать себя как дома и стать единственным человеком, живущим в этом
мире, попав туда. Место было очевидным – Лос-Анджелес, тридцатые годы. А
человеком этим являешься ты.
Я услышал жужжащий звук, доносящийся из устройства, но на
этот раз не повернулся.
Отчасти потому, что просто боялся.
А отчасти потому, что больше не знал, смогу ли.
Последнее расследование Амни
Семью этажами ниже, на улице, мужчина застыл в неподвижности
и, обернувшись, глядел на женщину, которая поднималась по ступенькам в автобус
номер восемьсот пятьдесят, направляющийся к центру города. При этом на
мгновение обнажилась ее прелестная ножка, почему мужчина и смотрел на нее.
Немного дальше по улице мальчик поднял над головой потрепанную бейсбольную
перчатку, стараясь поймать мяч, застывший перед ним. И тут же, футах в шести
над мостовой, словно призрак, призванный к жизни каким-то второразрядным
факиром на карнавале, плавала в воздухе газета с опрокинутого стола Пиории
Смита. Это может показаться невероятным, но с высоты седьмого этажа я видел на
ней две фотографии: Гитлера над сгибом и недавно скончавшегося кубинского
дирижера под ним.
Голос Ландри доносился, казалось, откуда-то издалека.
– Сначала я полагал, это означает, что мне придется провести
остаток жизни в каком-нибудь дурдоме, думая, что я – это ты. Это мало меня
беспокоило, потому что будет заперто только мое физическое начало, лишь моя
плоть, понимаешь?
Затем постепенно я начал понимать, что могу добиться гораздо
большего, что, может быть, существует возможность для меня действительно..,
ну.., полностью проскользнуть в тот мир. Ты знаешь, что» стало ключом?
– Да, – ответил я не оборачиваясь. Снова послышалось
жужжание, что-то в его машинке начало вращаться, и внезапно газета, на какое-то
время застывшая в воздухе, поплыла над неподвижным бульваром Сансет. Через
момент-другой старый автомобиль «десото» рывками проехал через перекресток
Сансет и Фернандо. Он наехал на мальчика с бейсбольной рукавицей, и оба –
«десото» и мальчик – исчезли. А вот мяч не исчез. Он упал на мостовую,
прокатился полпути к сточной канаве и снова замер.
– Неужели знаешь? – В его голосе звучало удивление.
– Да. Таким ключом стал Пиория.
– Совершенно верно, – Он засмеялся, откашлялся – и то и
другое указывало на то, как он нервничает. – Я все время забываю, что ты – это
я.
Я не мог позволить себе подобной роскоши.
– Я обдумывал сюжет новой книги, но безрезультатно. Я
начинал первую главу шесть раз, всякий раз по-другому, вплоть до воскресенья,
пока мне не пришла в голову по-настоящему интересная мысль: Пиория Смит не
любит тебя.
Это заставило меня повернуться.
– Чепуха!
– Я так и знал, что тыне поверишь мне, но это правда, и я
подозревал это все время. Я не собираюсь снова читать лекцию по литературе,
Клайд, но хочу сказать тебе кое-что о своей профессии: писать от первого лица –
трудное и мудреное занятие. При этом создается впечатление, будто все, что
известно автору, исходит от главного героя его произведения подобно письмам или
военным сообщениям из какой-то отдаленной зоны боевых действий. Лишь в очень
редких случаях у писателя есть свой секрет, но здесь мне удалось найти
закавыку. Она заключалась в.