«Маленькая зарубка в памяти, которую я поставил себе, а
потом забыл про нее…»
Двери подъехавшего автобуса с шипением открылись. Водитель
закурил, стряхивая пепел в окно и поглядывая в зеркало на пассажиров,
заполнявших салон. Макар видел, что двери сейчас закроются, и понимал, что
нужно поторопиться, чтобы успеть, но что-то держало его возле площадки, где
мальчишки раскачивались на качелях.
«Сущая ерунда… Почему же это не выходит у меня из головы?»
– Пашка у нее на фабрике работает, – донесся до
него голос одной из женщин. – А она сама дома сидит.
Двери автобуса закрылись, и Макар вздрогнул от этого звука.
Водитель развернул свой транспорт на площади, и автобус неторопливо потащился
вверх, в сторону вокзала. А Илюшин остался на месте, потому что секунду назад
наконец вспомнил, о чем же он так и не узнал, пока жил в городе.
Старик недоуменно воззрился на него, когда увидел Макара
возле своего дома.
– Забыл чего? Ты же уезжать собирался…
– Забыл, Яков Матвеевич. Скажите, вы не знаете, чем
раньше занимался Валентин Ованесович? Он говорил, у него была интересная
профессия, а какая – не сказал.
– А-а, Корзун! – Афанасьев выпрямился, почесал в
затылке. – Да, профессия у него и впрямь была интересная. Об этом, правда,
мало кто знает, потому что Валентин – мужик неразговорчивый. А работал он
иллюзионистом в цирке. Я даже как-то статью про него читал, восхищался…
– Иллюзионистом в цирке?! – перебил его Макар.
– Ну да. С гастролями ездил, за границей побывал. А
потом что-то не задалось у Вали, и он осел у нас, в Тихогорске. Кажется,
родители его отсюда родом… Ты что же, из-за этого вернулся?
«Иллюзионистом. В цирке».
– А что это у тебя вид какой ушибленный стал? –
удивился Афанасьев. – Только что вроде бодрый был, нахальный…
Илюшин пробормотал что-то невнятное, чувствуя себя так,
будто получил солнечный удар.
«Иллюзионистом».
«В цирке».
– Э-эй, парень! – встревожился Яков
Матвеевич. – Ты чего?
– Все нормально, – выговорил Илюшин. – За
исключением того, что глупость не лечится.
– Не понял…
– Это я о себе, Яков Матвеевич. Только о себе.
Снаружи оказалось не заперто, и Макар бесшумно вошел в дом,
где его встретили полумрак и негромкие голоса. Илюшин двинулся на звук. Из-под
ног его метнулась какая-то тень, исчезла в незаметном лазе.
Стучать он не стал, и, когда толкнул дверь, Эля вскрикнула
от неожиданности. Илюшин одним взглядом окинул комнату, поразившись тому,
насколько она отличалась от той, выходившей окнами в сад, возле которой он
стоял, когда выследил девушку.
В этой комнате стены были затянуты темной тканью, а одна и
вовсе закрыта ширмой, из-за которой виднелись длинные металлические пруты и
угол раскладной лестницы. Блестящие ящики, коробки, пара круглых столов, между
ножками которых отсвечивали зеркала, черный занавес, крепящийся на
прямоугольной раме, – вещи, назначения которых Макар не мог определить, а
в дальнем углу – сооружение, похожее на алюминиевый кран: высокое, до самого
потолка, затянутое вверху то ли бумагой, то ли тонкой тканью.
Когда Илюшин вошел, Эля сидела возле столика, на котором
были разложены инструменты, а Валентин Ованесович возился у основания этой
конструкции. Услышав ее вскрик и обернувшись, Корзун не вскочил, а неторопливо
поднялся, стягивая тонкие перчатки. По губам его пробежала усмешка, он покачал
головой, будто досадуя на самого себя, что забыл запереть дверь.
– Значит, иллюзионист… – сказал Макар, останавливаясь
перед дверью. – Рано вы ушли из профессии, Валентин Ованесович. Ваш талант
не до конца реализован.
Они переглянулись.
– Только не говорите о вашей непричастности к делу
Шестаковых, – предупредил Илюшин. – Хоть и с большим опозданием, но
до меня все-таки дошло, кому я обязан встречей с призраком Татьяны Любашиной.
Он невесело рассмеялся.
– Знаете, Валентин Ованесович, а ведь я действительно
поверил в то, что видел нечто потустороннее… Я понимаю, что на это вы и
рассчитывали.
Испуг на лице Эли сменился раскаянием.
– Мы не хотели вас обманывать, – жалобно сказала
она, делая шаг к Илюшину. – То есть нет, хотели… но не специально…
Она сбилась, снова взглянула на Корзуна, ища поддержки. Тот
подошел к ней, взял за руку.
– Вы садитесь, Макар Андреевич, – он указал на
стул возле окна. – Надеюсь, драться не собираетесь?
– Нет. Не собираюсь.
Илюшин прошел к стулу, бросил взгляд в окно, затянутое
тонкой поблескивающей сеткой. От банок, стоявших на подоконнике, пахло
скипидаром и краской.
– Я понял, что Шестаковы используют меня в своих
интересах, только сегодня утром. Мне и в голову не могло прийти, что тем же
самым занимаетесь и вы.
– Мы вас не использовали! – горячо возразила Эля.
– Именно это вы и делали. Создавали противовес своей
семье: они старательно убеждали меня, что призрак – это их рук дело, а вы – в
том, что он существует, хотя поверить в это было почти невозможно. Вы победили.
Я вам поверил и чуть не уехал из города в твердой уверенности, что привидения
существуют.
– Почему не уехали, если не секрет? –
поинтересовался Корзун, сохраняя невозмутимость.
– Я вспомнил брошенную вами фразу об интересной
профессии и спросил у Афанасьева, чем вы занимались раньше.
– А-а-а… – протянул бывший иллюзионист. – Да,
сам виноват, сболтнул лишнего. Недооценил вас немного.
Ни в голосе, ни во взгляде его не было враждебности. Илюшин
почувствовал нечто вроде восхищения ими обоими.
– Эля, идея с привидением принадлежала вам?
Девушка кивнула. Щеки ее чуть покраснели, но в остальном она
ничем не показывала своего волнения.
– Я догадывалась, что мать убила Танюшу, – ровно
сказала она. – В тот вечер они вернулись замерзшие, страшные, и руки у
мамы были красные, с потрескавшейся кожей. Вы понимаете – я не могла знать
точно… Мне было девять лет. Я любила Таню – иногда мне казалось, что я люблю ее
даже больше, чем маму. Я тосковала без нее, но когда позже я пыталась
заговорить о ней, что-нибудь вспомнить, тетя Роза обрывала меня. Поэтому я
перестала вспоминать – вслух, вы понимаете?
– Вы с кем-нибудь поделились?
– Нет, конечно! С кем? Единственный человек, которому я
могла все рассказать, был мертв. Мама утеплила стену между комнатами и из
крайней сделала проход в сарай, хотя это было бессмысленно – представьте
только, жилая комната стала частью сарая! Мне кажется, если бы она могла, то
разрушила бы их, чтобы ничто не напоминало ей о Тане.