– Это вы увидели ее, Эльвира Леоновна, не так ли? Зашли
в комнату, которую сами же заставили старой мебелью, и увидели отражение…
Знаете, в чем-то я вам даже сочувствую. Сперва вы узнали о Соне и заволновались
– возникла угроза, что суд при поддержке Парамонова решит дело о наследстве не
в вашу пользу. В этом случае вы бы потеряли дом, а ваши дети могли бы
распрощаться с мечтой о собственных квартирах. Посоветовавшись, вы решили избавиться
от Сони, пока не стало поздно. Думаю, Эдик, именно вы взяли на себя решение
этого вопроса – не столько потому, что рассчитывали в будущем на квартиру,
сколько от любви к матери. Однако вскоре после обсуждения ваша мама увидела в
комнате Татьяны Любашиной то же самое, что увидел я, – и, должно быть,
панически перепугалась. Тогда ей пришлось признаться вам в преступлении,
совершенном меньше двадцати лет назад, – после разговора об избавлении от
Сони это далось легко, я полагаю. Очевидно, кто-то из вас тоже видел нечто,
похожее на призрак.
– Это была я, – неожиданно проговорила Эля.
– Вы?!
– Да. В коридоре, ночью. Я рассказала маме… Мам, ты
приказала мне выкинуть это из головы – помнишь?
Шестакова даже не взглянула на дочь.
– Ясно… – протянул Илюшин. – Значит, вы
получили подтверждение того, что призрак Любашиной является не только Эльвире
Леоновне. Никто из вас, – Макар обвел взглядом Леонида, Ларису и
Эдуарда, – не осуждал мать за убийство. Напротив, вы придумали хитроумную
идею, позволявшую не отказываться от постояльцев, в то же время отвлекая их
внимание на мистификацию. На нее-то я и попался, потому что все было отлично
продумано: сначала зародить во мне подозрение, затем достоверно разыграть роли
– каждому свою – и в конце концов дать мне вас разоблачить. И все бы
получилось, если б не появилась Ксения Пестова и вам в срочном порядке не
пришлось бы менять план. Приняв решение об убийстве, легко принять его и во
второй раз, и вы, Эдик, занялись Пестовой, потому что она представляла
первоочередную угрозу. Но у вас ничего не вышло, и после двух провалившихся
попыток убийства вы запаниковали и сглупили: наняли человека, который
окончательно все провалил.
– Вам никто не поверит!
– Мне не нужно, чтобы в это кто-то верил, –
раздельно произнес Илюшин. – Мне достаточно того, что я сам в конце концов
поверил в реальность того, что увидел в комнате Любашиной. Потому что это
привело меня к размышлению о том, что вы задумали что-то очень нехорошее по
отношению к одному из тех, кого Татьяна любила при жизни. Она любила хирурга
Антона Соколова, но он уже скончался. Она любила девочку Элю, но выросшей
девочке ничто не угрожает. А еще она любила своего ребенка. А вы так долго
подбирали под себя этот дом, так долго вили в нем свое родовое гнездо, что не
отдадите и квадратного метра его. Вам проще убить, чем проиграть.
– Вашим измышлениям – грош цена!
Макар вздохнул, прислушался к шуму машины, подъехавшей к
дому.
– Да, – согласился он. – Хотя каждый из вас
знает, что я прав. Но это уже не имеет значения. Вы не смогли убить Ксеню
Пестову, а теперь не сможете причинить вреда и Соне Любашиной.
В дверь позвонили, затем громко постучали.
– Думаю, к вам больше не будут являться
призраки. – Макар отошел к окну, закрыв единственный путь из комнаты,
кроме выхода в коридор. – Эдуард, я бы открыл на вашем месте.
Глава 13
– Говоришь, он пытался сбежать? – повторила Ксеня,
покачав головой. – Надеюсь, ты его не ловил?
Они сидели на веранде с обратной стороны дома, и Макар
смотрел на склон зеленого цветущего холма, а Ксеня смотрела на него. Он
чувствовал ее взгляд, но не поворачивал голову, чтобы не встречаться с ней
глазами. Звенящий майский вечер оседал вокруг солнечной пылью, пахло корой и
травой – упоительным летним запахом, а над садом носилась одинокая ласточка, то
и дело ныряя в листву.
– Нет. Там было кому его ловить.
Коты лежали вокруг них на дощатом полу, а на табуретке
расположилась кошка Вилка, охотившаяся за своим хвостом.
– А Яков Матвеевич? Ты говорил с ним после того, как
все закончилось?
– Да. Я спросил, собирается ли он предавать огласке то
давнее дело и хочет ли, чтобы Шестакову судили за убийство. К моему удивлению,
он отказался. Сказал, что жизнь ее уже наказала «хуже некуда», по его
выражению. Не говоря о том, что ее младшему сыну придется провести в заключении
долгое время, а она любит его больше остальных детей.
– Старик знал, зачем ты жил в доме Шестаковой?
– Я сказал ему о том, что меня наняли для расследования
старого дела. Но когда я упомянул про заказчика, Яков Матвеевич решил, что я
имею в виду Сонечку, дочь Татьяны, потому что больше никто не мог быть
заинтересован в том, чтобы то дело всплыло. С одной стороны, он чувствовал
страшную вину перед ней и ее покойной матерью, с другой – панически боялся, что
люди узнают правду. Поэтому все, что Афанасьев мог мне сказать, – это
«только факты»: Любашина умерла. Она и в самом деле умерла, но не покончила
жизнь самоубийством, а была убита. Мне следовало читать между строк, а я этого
не сделал.
Илюшин ни словом не обмолвился о виденном в комнате Татьяны
Любашиной, хотя не сомневался, что Ксения поверит ему. Он представил, как
говорит Бабкину «я докопался до правды, потому что видел призрак умершей
женщины», и понял, что никогда никому не скажет этих слов.
– Кстати, мой друг сообщил мне любопытную вещь, –
добавил Макар. – По иронии судьбы Татьяна Любашина, переехав в угловую
комнату, вернулась жить в дом, который когда-то принадлежал ее предкам.
Никакого родового гнезда Шестаковых не было – Эльвира Леоновна создала легенду
и старательно ее поддерживала. Если у кого-то и были моральные права на дом,
так только у Любашиной.
– Может, Шестакова и сама поверила в свою выдумку.
– Может быть. Ее слова о родовом гнезде звучали
убедительно. Да и внешность у Эльвиры Леоновны соответствующая – вполне аристократическая.
Обмануться было несложно.
Илюшин вспомнил заложенное основание белой крепости, которая
должна была уравнять Тихогорск с другими старинными городами, показать, что и
этому городу есть чем похвастаться. Площадь отсюда не просматривалась, но он
представил, как год за годом разрушается недостроенная стена, оползает,
ист??птывается ботинками детей, бегающих по кирпичам, и действительно становится
легендой города – пусть и не в том смысле, который хотели вложить в нее
создатели.
– Когда ты уезжаешь? – Ксеня легко поднялась,
подошла к краю веранды, облокотилась на перила.
– Сегодня.
– Уже?!
Она круто обернулась, волосы взлетели вверх. Карие глаза
уставились на Илюшина непонимающе.
– Почему так скоро?
Илюшин помолчал, подбирая слова. Самым честным было бы
сказать ей, что он не видит смысла больше здесь оставаться – дело, для которого
он приехал, было закончено, а ей больше ничто не угрожало, – но он
понимал, что, выраженная вслух, эта мысль приобретет слишком грубую форму.
Пошло врать о делах в Москве Макар не собирался.