— Давайте.
Он будто транслировал Дольфа, но у него получалось. Как он
говорил, так все и делали.
Маркони покачал головой и сказал вслух, что я думала.
— Настоящий полководец сегодня Зебровски.
— Тебе просто завидно, что он лучше подражает Дольфу,
чем ты.
Маркони улыбнулся и кивнул. Но руку он держал на поясе, и
пистолет передвинул чуть вперёд. Иногда чем больше шуток, тем больше нервов.
Смиту было все достаточно внове, чтобы глаза у него
сверкали, и он почти дрожал от нетерпения, как охотничий пёс, рвущийся с
поводка. Ещё и месяца не прошло, как он стал детективом — этого достаточно для
нетерпеливого желания себя проявить. Я только надеялась, что не слишком
нетерпеливого, потому что рекомендовала его я.
Зебровски заметил это и кивнул мне — дескать, он за Смитом
присмотрит. И спросил моего совета вот по какому поводу:
— Врываемся нагло или входим тихо?
Я подумала секунду и пожала плечами:
— Они знают, что мы здесь, Зебровски. По крайней мере
те, что за дверью.
— Они нас слышат?
Я кивнула.
— Но давай попросим привратника доложить о нас
Малькольму. Вежливость ещё никогда никому ничего не стоила.
Он кивнул, потом подошёл к большой, полированной, деревянной
двери. Но не успел распахнуть её, как ему открыли изнутри. Открыл молодой
человек с короткими каштановыми волосами, в очках. Я его видела раньше — тоже
на расследовании одного дела. Имя у него вроде бы на «Б» — Брэндон, Брайан, или
Брюс — что-то такое. Брюс, кажется.
Он прикрыл за собой дверь, не давая нам заглянуть за неё —
мы только успели заметить оборачивающиеся к нам лица. Глаза за очками были так
же красивы, а на шее виднелись заживающие укусы. Как будто не прошло слишком
много времени. Все же приятно знать, что он ещё среди живых.
— Вы прерываете наше богослужение? — спросил он
тихо и сдержанно.
— Вы — Брюс?
Глаза его раскрылись чуть шире:
— Удивлён, что вы помните меня, миз Блейк.
— Вообще-то маршал Блейк, — улыбнулась я.
Снова чуть шире раскрылись его глаза:
— Мне принести мои поздравления?
— Он тянет время? — спросил Зебровски.
— Не в том смысле, в каком ты думаешь, — ответила
я. — Он не хочет, чтобы мы прервали службу, но вряд ли станет сознательно
прятать убийцу.
Ещё раз широко раскрытые глаза:
— Убийцу? О чем вы говорите, миз маршал Блейк? Наша
церковь не практикует насилия ни при каких обстоятельствах.
— Одна покойница, найденная дома у члена вашей церкви,
могла бы возразить — если бы могла, — сказал Зебровски.
Лицо Брюса исказилось страданием:
— Вы уверены, что это дом члена нашей церкви?
Мы оба кивнули.
Брюс опустил глаза к земле, потом кивнул, будто что-то
решив.
— Если вы подождёте в заднем притворе, я сообщу
Малькольму, что случилось.
Зебровски посмотрел на меня, будто спрашивая, годится ли
это. Я пожала плечами и кивнула.
— Нормально.
Брюс улыбнулся, явно с облегчением.
— Хорошо, хорошо, только, пожалуйста, говорите тише.
Здесь церковь, и у нас идёт служба.
Он провёл нас в эти тщательно полированные двери. Постовые
остались снаружи, но Маркони и Смит вошли с нами.
Вестибюля за дверями не было. Они вели прямо в неф, и вдруг
перед нами оказались скамьи, заполненные прихожанами. Ближайшие к двери вампиры
уже на нас косились.
Брюс жестом попросил нас остаться на месте, потом обошёл
скамьи по широкому кругу, под красно-синими витражами с абстрактным рисунком.
Там, где должны были быть образы святых или распятия, или хотя бы крест-другой,
были только голые белые стены. Наверное, поэтому мне эта церковь всегда
казалась незаконченной, голой, будто стенам нужна одежда.
Никогда мне не было уютно неожиданно появиться перед толпой
народу. Оказаться у всех на виду, особенно на виду у потенциально враждебной
группы. У Зебровски на лице держалась улыбка, улыбка типа «очень приятно
познакомиться». Это, как я только теперь поняла, его версия «пустого лица». У
Маркони вид был скучающий. Многие копы после нескольких лет службы отлично
умеют напускать на себя скучающий вид типа «видал я и не такое». А у Смита лицо
светилось энтузиазмом, как у ребёнка в рождественское утро. Он жадно вбирал
глазами обстановку, абсолютно не смущаясь взглядами публики. Действительно,
мало кто из копов рассматривал когда-нибудь интерьеры Церкви Вечной Жизни или
же видел столько вампиров сразу. Даже я никогда их столько не видала в одно
время и в одном месте.
Первые несколько рядов окинули нас взглядом, и
переглядывания пошли дальше. Быстрые взгляды и шепоты — будто ветер пробежал по
залу. Ветер, оборачивающий к нам лица, расширяющий глаза, рассыпающий яростный
шёпот, пока не налетел на паперть и странно-пустое алтарное возвышение в
передней части церкви.
У белого алтаря стоял раньше Малькольм, но он уже успел
сойти по ступеням позади него и отойти в сторону навстречу Брюсу. Даже ступени,
ведущие к алтарю, были белые. Единственный другой цвет принадлежал синей
полосе, висевшей за святилищем. Ярко-синяя материя чуть шевелилась в
центральном пролёте, будто не прилегала плотно к стене. Мне стало интересно,
что там за ней. Это было единственное новшество по сравнению с моим прошлым
визитом, года три назад. Два года назад здание забросали зажигательными бомбами
правые экстремисты, но церковь пережила нападение. Более того, оно создало
Церкви Вечной Жизни лучшую, пожалуй, национальную и международную прессу, и
вызвало поток пожертвований от тех, кто не столько за вампиров, сколько против
насилия. Я видела, что осталось от церкви, когда мы с пожарными пробивались в
её подвалы. Теперь же, глядя на эти белые-белые стены, трудно было даже
догадаться о пожаре, тем более о бомбах.
Малькольм говорил с Брюсом, стоя сбоку от паперти. Я не
слишком удивилась, когда он пошёл по центральному широкому проходу между
скамьями. Брюс следовал за ним тенью. Первое, что замечаешь у Малькольма — это
цвет его блондинистых коротких локонов, ярко-жёлтых, как перья щегла. Три с
лишним века в темноте так сказываются на блондинах. Следующее, что бросается в глаза
— это высокий рост и почти болезненная худоба, из-за которой он выглядит выше,
чем на самом деле. Сегодня на нем был чёрный костюм, скромного покроя, но я,
благодаря чувству стиля Жан-Клода, знала, что этот костюм сшит точно по мерке
его худого тела и стоит больше, чем многие зарабатывают за месяц. Синяя рубашка
оттеняла глаза, голубизной соперничающие с яйцами малиновки. Узкий чёрный
галстук с серебряной булавкой, без украшений. Если оторваться от глаз и волос,
видно, что лицо у Малькольма очень угловатое, почти деревенское, будто эти углы
надо как-то сгладить, чтобы собрать вместе.