— Нет-нет, — возразил он, чуть пододвигаясь ко
мне, и его гнев стал подниматься щекочущей волной. — Никто другой не хотел
того, чего хотели они. Так, как они этого хотели. По-настоящему.
— Ага! — сказала я и тут же за это «ага»
извинилась. — Вот в этом и ключ: «по-настоящему». Я много видала
оборотней, которые увлекаются сценами связывания и подчинения, но у этой игры
есть правила. Они обеспечивают безопасность, разумность и согласие. Есть защитные
слова, и когда условленное заранее слово произносится, то все. Сцена
прекращается.
— Никакое слово не могло бы тебя спасти от Райны и
Габриэля.
— Вот именно, Ричард, вот именно. Но этой игрой можно
наслаждаться, не делая того, что делали они.
Он протянул ко мне руки, и я попыталась уклониться, но у
меня лишь тень его скорости, все-таки. Он поймал меня за одно запястье, не за
два, но все же поймал. И чуть дёрнул меня на себя, не сильно, но настолько, что
я упёрлась ногами, чтобы меня не притянули поближе. Это принцип, инстинкт,
ничего личного.
— А что если мне нужно по-настоящему, Анита? Если я так
нравился Райне потому, что на неё похож?
Он не делал мне ничего плохого, вообще ничего не делал,
только держал за руку, удерживал меня, и освободиться мне было бы нелегко, если
вообще возможно. Я сильнее обычного человека, но далеко не так сильна, как
настоящий ликантроп.
Я продолжала дышать ровно, и голос звучал нормально, но
выдержать этого я не могла и начала со слов:
— Ричард, отпусти меня.
— Ты меня боишься.
— Нет, но ты мне больше не бойфренд. У тебя нет права
касаться меня без разрешения.
— То, что ты пытаешься освободиться, а я знаю, что ты
не можешь — это меня возбуждает.
Было время, когда я бы заспорила, но поспорим потом, если
надо будет. Я не стала повторять просьбу, потому что не знала, как на него
подействует, если я подкреплю её физической силой. Проверять мне не хотелось, и
потому я продолжала говорить.
— Все, что тебе нужно — это своя покорная подруга,
которая любит играть в такие игры, и все будет в порядке, но я тебе не подруга
и вообще никто, поэтому отпусти мою руку.
Он отпустил так резко, что я покачнулась. Наверное, тянула
руку наружу сильнее, чем я думала. Забавно. Я подавила желание потереть
запястье. Никогда не давай заметить, что тебе сделали больно — правило такое.
— В тебе ничего нет от Райны, Ричард.
— Есть.
— Вспомни, во мне есть её мунин, она у меня в голове
переливается всеми цветами техниколора, и у тебя в голове я тоже бывала. Поверь
мне, Ричард, ты мыслишь совсем не так, как она.
— Иногда у меня бывают страшные фантазии, Анита.
Хотелось мне на это сказать, что я ему не мать-исповедница,
но я не стала, потому что к кому мне было его послать для подобного разговора?
Кому я могла бы доверить? Да никому. Ладно, черт с ним.
— Как у всех нас, Ричард, только важно не то, что мы
думаем, а что мы по этому поводу делаем. Почти все мы знаем разницу между
фантазиями — и реальностью. И знаем, что пригодное для фантазий не пригодно для
реального мира.
— А что если мне хочется такого, отчего другим будет
больно?
Очень уж мне не хотелось вести этот разговор, но, глядя в
его лицо, я понимала, что сейчас говорю — хотя бы отчасти — с тем демоном, что
чуть не довёл Ричарда до самоуничтожения — а потому и нашего уничтожения.
— Если это навсегда изувечит, изуродует или просто
убьёт кого-то, ты этого не делаешь. Вне этих параметров можешь поговорить с
партнёром и выслушать ответ. На что твой партнёр согласен.
Он посмотрел на меня, нахмурясь:
— Без увечий, уродств и убийства, а все остальное —
ладно? Так просто?
Я покачала головой:
— Нет. Все остальное — это то, на что скажет «да» твой
партнёр, тогда это ладно. Если ты сверху, если ты доминируешь, то ты
контролируешь процесс и гарантируешь, что все будет безопасно и не слишком
страшно.
— А я хочу страшного.
Я пожала плечами:
— Я сказала: «не слишком страшно». С помощью моих…
друзей я начинаю понимать, что небольшой страх вполне вписывается в прелюдию.
— Могла бы прямо говорить «Натэниела» вместо «моих друзей».
— Если бы я имела в виду только Натэниела, я бы так и
сказала — Натэниела. Он не может меня научить, как вести себя наверху. Чтобы
научиться быть доминантом, надо говорить с доминантом, а не с подчинённым.
— Говоришь так, будто ты это изучила.
— Почти все леопарды в моем парде занимаются
связыванием и подчинением. Плохая была бы я Нимир-Ра, если бы их не понимала.
Он посмотрел на меня, что-то соображая. Не знаю точно, о чем
он думал, зато он сейчас не печалился и не злился, а я уже готова была на любую
эмоцию, кроме этих двух.
— Я знаю, что до сегодняшней ночи ты с Натэниелом не
трахалась. Я тоже видел твоё сознание, и я знаю. Тебе действительно пришлось
поизучать вопрос, чтобы понимать своих леопардов. Ты это делала не только ради
своего любовника.
— Ты удивлён?
— Райна очень долго была нашей лупой, и многие
вервольфы тоже увлекаются садомазохизмом, но я все, что хотел знать о нем,
узнал от Райны, Габриэля и их соучастников.
Я чуть было не промолчала, но он же пришёл ко мне за
правдой. Сейчас посмотрим, хочет он всю правду или только её часть.
— Ричард, ты сказал, что любишь страх в сексе. Ты
любишь игру в страх, и любишь грубый секс.
Он смотрел на меня, и взгляд его предупреждал. Эти карие
глаза не хотели, чтобы я договорила, но если я ему не скажу, кто тогда скажет?
— Тебе тоже нравятся эти сцены, Ричард.
— Я не…
Я подняла руку:
— Ты не делаешь того, что делали Габриэль, Райна и ещё
кое-кто, но немножко этого делать можно, и не быть при том сексуальным садистом.
Некоторые вообще считают, что зубы и ногти в момент секса — это уже садизм.
Он затряс головой, и хотя царапины на лице должны были
болеть, он на этот раз не перестал.
— То, что я люблю, когда ногти и зубы, ещё не значит,
что я такой, как они. Я не такой.
— Если ты имеешь в виду Райну и Габриэля — то да, ты не
такой. Но ты удрал от меня не потому, что счёл меня кровожадной. Удрал ты
потому, что со мной не мог притворяться.
— Притворяться кем? Я никем не притворяюсь.
— Не только ты притворяешься, Ричард.
— Чем притворяюсь?
Его гнев заполнял комнату, горячий и удушающий, как
собирающаяся гроза.