Он кивнул.
— Да, я всегда дохожу до конца.
Я сделала жест рукой — а я о чем?
— Вот это я и говорю.
— Что именно?
Я упёрла руки в боки, потому что он либо намеренно тормозил,
либо действительно не понимал.
— Ты настолько большой, что всегда стучишь в шейку
матки, если находишься в позиции, когда весь твой… орган может войти в женщину.
Ричард, я не могу выразиться яснее, так что, пожалуйста, сообрази сам.
— Ты хочешь сказать, что им это больно.
— Да.
— И это было больно тебе.
— Нет. Я люблю, когда мне туда стучат. У меня от этого
получается совершенно другой оргазм, так что я не возражаю.
Он снова нахмурился, но теперь — как будто думал.
— Ты хочешь сказать, что если тебе это не нравится,
тогда это больно.
— Это всегда больно, потому что в некоторых позициях с
кем-нибудь, так хорошо оснащённым, как ты, это больно. Но для меня — и, спорить
могу, для Райны, — наслаждение было больше боли.
Мне очень не хотелось относить себя с Райной к одной
категории в каком бы то ни было смысле, но здесь я могла ручаться, что я права.
— То есть я тебе делал больно, и это не было больно?
Я вздохнула:
— Послушай, я сама только недавно стала в это
врубаться. Иногда у меня центры боли и удовольствия путаются. То, что другим
было бы больно, мне хорошо — по крайней мере, во время секса.
Это было моё признание, так что мне можно было не смотреть
ему в глаза. Я делилась своей болью, а не его.
— У меня тоже, — сказал он.
Я посмотрела на него:
— Что ж, это многое объясняет.
— То есть?
— Секс всегда был отличный, Ричард. Даже когда все
остальное летело к чертям, секс оставался классным.
— Ты всерьёз?
Я кивнула:
— Да.
Он улыбнулся, почти по-настоящему, только ещё глаза его
немного дрожали.
— Так ты думаешь, что я для Клер слишком груб — из-за
размера?
— И слишком энергичен.
Он снова так же нахмурился, не понимая.
— Ричард, тебе приходилось бывать с кем-нибудь, с кем
ты не так… энергичен?
Он посмотрел на меня, и взгляд красноречивее слов давал
отрицательный ответ.
— Окей. Одна моя подруга мне говорила, что мужчины —
как утята. У них происходит импринтинг на первую любовницу. То есть они всегда
занимаются любовью так, как их впервые научили. Тебя учила сексуальная садистка
и продюсер порнофильмов с убийствами.
Он был потрясён. В глазах его появился ужас.
— То есть Клер была права? Я был слишком груб и делал
ей больно.
Я покачала головой:
— Она тебя когда-нибудь просила во время секса не быть
таким энергичным?
— Она вообще ничего никогда не просила… в смысле
техники. Просто взорвалась и сказала, что я слишком груб. Что радуюсь,
пробуждая в ней зверя. Радуюсь, когда она меня когтит. Радуюсь, превращая её в
чудовище. Что всегда занимаюсь любовью как животное, в каком бы облике я ни
был.
Э-эх. Я сказала то, что думала:
— Клер хотела тебя отделать посильнее, или это случайно
она так попала?
— Ты о чем?
— О том, что если бы я хотела задеть тебя как можно
больнее, то лучшего бы не придумала.
— По-моему, она просто так думала. Понимаешь, если я
занимаюсь сексом достаточно грубо для Райны, то ведь любая другая женщина может
воспринять это только как изнасилование, разве нет?
Я покачала головой и махнула рукой у него перед глазами,
чтобы он посмотрел на меня.
— Чтобы я больше от тебя не слышала слова
«изнасилование», Ричард, потому что этого ты не делаешь. Если ты с кем-то, кто
любит секс в том же стиле, что и ты, то это просто хороший секс.
— Но грубый.
Я пожала плечами:
— Начинаешь ты не грубо, но, в общем, обычно этим
кончаешь. Но никогда при этом не было ничего такого, чего я не хотела бы. Клер
только надо было попросить о том, чего она хочет, но она с тобой обошлась, как
многие женщины обходятся с мужчинами: будто ты должен читать её мысли. А ты не
телепат, Ричард, всего лишь мужчина, а мужчины обычно хуже могут прочитать
мысли женщины, чем другая женщина.
— Я не человек, Анита, я вервольф. Животное.
Я схватила его выше локтей:
— И этого я чтобы больше никогда не слышала. Слово
«животное» ты произносишь как ругательство, и потому не прав. Но пока ты не
допрёшь, что это не так, не давай никому вызвать у себя презрение к себе.
Тут он улыбнулся, слегка грустно, но по-настоящему. Коснулся
моих рук ладонями, и я отодвинулась. Обниматься с ним я не собиралась. Помочь
ему выбраться из кризиса я готова, но мы уже больше не пара.
— Если я тебе не делал больно, почему же ты
отодвинулась сейчас?
Я обхватила себя руками и чуть отошла в сторону.
— Ты пришёл сюда за правдой, ладно, вот тебе правда. Мы
больше не пара, Ричард, но это не значит, что я не чувствую… черт, я не хочу,
чтобы ты меня неправильно понял.
— Неправильно — это как?
Снова он был готов к защите и нападению.
— Вчера у меня дома ты был очень прозрачен. Я ведь была
у тебя в голове, Ричард. Я знаю, что ты думал, что ты чувствовал. Я это знаю
изнутри.
— Тогда ты видела, что я хотел с тобой сделать. —
Он отвернулся, и передо мной предстала только задняя его часть в джинсах и
спина джинсовой куртки, чуть темнее самих джинсов. Волосы его уже начинали
курчавиться, но все ещё казались мне ободранными. — Это сумасшествие,
Анита. Мне хотелось, чтобы ты меня боялась. Если бы ты боялась, пока я буду
тебя трахать… это бы…
— Как раз было бы то, что ты хочешь, — договорила
я.
Он повернулся ко мне. Глаза его были пусты, будто что-то в
них умерло.
— Вот именно.
— Ричард, все ликантропы, которых я знаю, слегка путают
секс, еду и реакцию страха.
Он затряс головой, и, наверное, слишком резко, потому что он
поморщился от боли.
— Но ни один из моих знакомых ликантропов, кроме Райны
и Габриэля, не считал страх афродизиаком.
— Поскольку я знаю некоторых ликантропов, которых
знаешь ты, то могу точно сказать: это не так. А правда то, что только Габриэль
и Райна готовы были признаться в этом где угодно и кому угодно.