С книгой о Пэтти Херст я так и не нашел правильную дорогу..,
и на протяжении всех шести недель еще кое-что тревожило меня в глубине
сознания: сообщение в новостях о случайном выбросе бактериологического оружия в
штате Юта. Ужасные насекомые выбрались из контейнера и убили целое стадо овец.
В статье говорилось, что если бы ветер подул в другую сторону, добрые жители
Солт-Лейк-Сити получили бы очень неприятный подарок. Статья напомнила мне о
романе Джорджа Р. Стюарта “Земля пребывает вовеки” (Earth Abides). В книге
Стюарта чума уничтожает почти все человечество, и главный герой, которого
вовремя полученный змеиный укус снабдил иммунитетом, является свидетелем
экологических перемен, вызванных исчезновением человека. Первая половина
длинной книги Стюарта захватывает; вторая похожа на трудный подъем: слишком
много экологии и мало сюжета.
В то время мы жили в Боулдере, штат Колорадо, и я часто
слушал радиопередачи на библейские темы из Арвады, Однажды я услышал, как
проповедник развивает текст “Один раз в каждом поколении чума падет на них”.
Мне эта фраза понравилась – "она похожа на цитату из Библии, хотя на самом
деле это не так. Так понравилась, что я напечатал ее на машинке:
"Один раз в каждом поколении чума падет на них”.
Эта фраза, и история о зараженных насекомых в Юте, и
воспоминания об отличной книге Стюарта – все это переплелось с мыслями о Пэтти
Херст и САО; и однажды, сидя за машинкой, я переводил взгляд с ужасного
настенного нравоучения на раздражающе чистый лист бумаги в машинке и обратно и
вдруг напечатал – просто чтобы напечатать хоть что-нибудь: Наступил конец мира,
но все члены СА О уцелели. Их укусила змея. Некоторое время я смотрел на эту
строчку, потом напечатал: Больше нет нехватки бензина. Почему-то это меня
развеселило – каким-то ужасным образом. Нет людей – нет нефтепроводов. Под
“Больше нет нехватки бензина” я быстро напечатал: Больше нет холодной войны.
Нет загрязнения окружающей среды. Нет сумочек из крокодиловой кожи. Нет преступлений.
Время отдыха. Это мне понравилось; похоже на что-то такое, что следует
сохранить. Я подчеркнул написанное. Посидел еще минут пятнадцать, слушая “Иглз”
по маленькому кассетному плейеру, потом написал: “Дональд Дефриз – темный
человек”. Я не хотел сказать, что Дефриз негр; мне неожиданно пришло в голову,
что на снимках ограбления банка, в котором участвовала Пэтти Херст, не мог
разглядеть лицо Дональда Дефриза. На нем была большая широкополая шляпа, и о
его внешности можно было только догадываться. Я написал “Темный человек без
лицо”, потом посмотрел выше и снова увидел ужасное высказывание: “Один раз в
каждом поколении чума падет на них”. И все. Последующие два года я писал
казавшуюся бесконечной книгу, которую назвал “Противостояние”. Книга дошла до
стадии, когда в разговорах с друзьями я называл ее своим маленьким Вьетнамом,
потому что продолжал твердить себе: еще сотня страниц, и я увижу свет в конце
туннеля. Законченная рукопись была объемом в тысячу двести страниц и весила
двенадцать фунтов – ровно столько весит мяч для боулинга, который я предпочитаю
всем остальным. Однажды теплым июньским вечером я нес рукопись к своему
издателю тридцать кварталов от нью-йоркского отеля “Плаза”. Жена по какой-то
только для нее ясной причине завернула всю эту груду страниц в “Сару рэп”
[290]
, и когда я в третий или четвертый раз перекладывал ее из руки в руку, у
меня появилось неожиданное предчувствие: я умру прямо на Третьей авеню. “Скорая
помощь” найдет меня в кювете сраженного сердечным приступом, а рядом будет
лежать моя чудовищная рукопись, триумфально завернутая в “Сару рэп”, –
победитель.
Временами я искренне ненавидел “Противостояние”, но ни разу
и не подумал бросить его на полдороге. Даже когда у моих друзей в Боулдере дела
идут плохо, в книге чувствуется что-то безумно радостное. Я не мог дождаться
утра, чтобы снова сесть за машинку и окунуться в мир, где Рэнди Флэг может
превратиться то в ворону, то в волка и где идет отчаянный бой не за
распределение бензина, а за человеческие души. У меня было ощущение – должен
признаться в этом, – словно я отплясываю чечетку на могиле всего человечества.
Я писал этот роман в тревожный для всего мира, и для Америки в особенности,
период; мы впервые в истории ощутили нехватку бензина, мы видели крах
администрации Никсона и присутствовали при первом в истории отречении
президента, мы потерпели поражение в Юго-Восточной Азии и сражались со
множеством домашних проблем, начиная с тревожного вопроса о свободе абортов и
кончая инфляцией, ежедневный рост которой очень пугал.
А я? Я страдал от образцового случая блестящей карьеры.
Четыре года назад я развозил выстиранные в большой прачечной простыни за один
доллар 60 центов в час и писал “Кэрри” в кабине трейлера. Моя дочь, которой
тогда исполнился год, была одета в одежду с чужого плеча. За год до этого мы с
Табитой поженились, и на свадьбу я пришел во взятом напрокат костюме, который
был мне велик. Когда в соседней школе, Хэмпденской академии, открылась
учительская вакансия, я бросил работу в прачечной, и мы с Тэбби были в
отчаянии, узнав, что мое жалованье за первый год – 6400 долларов, совсем
ненамного больше того, что я зарабатывал в прачечной; поэтому я тут же
договорился, что на следующее лето еще поработаю в прачечной.
Потом “Даблдэй” взял у меня “Кэрри” и очень дорого продал
права на издание – в те дни это, был чуть ли не рекорд. Жизнь понеслась со скоростью
“Конкорда”. Были проданы права на постановку фильма по “Кэрри”; за больше
деньги я продал “Жребий” и киноправа на него; то же самое с “Сиянием”.
Неожиданно все мои друзья стали считать меня богатым. Это было плохо и пугало
меня; но что еще хуже, видимо, я на самом деле разбогател. Со мной начали
говорить об инвестициях, о защите от налогов, о переезде в Калифорнию. Этих
перемен было достаточно, чтобы попытаться к ним привыкнуть, но самое главное –
Америка, в которой я вырос, казалось, распадается у меня под ногами.., она
стала напоминать замок из песка, построенный ниже линии прилива.
И первой волной, коснувшейся замка (вернее, первой
замеченной мной волной), было то давнее объявление о том, что русские побили
нас в космосе.., а теперь прилив поднялся уже очень высоко.
Думаю, что здесь-то наконец открылось лицо двойного
оборотня. Внешне “Противостояние” как будто подтверждает то, о чем мы говорили:
аполлониево общество разрушается дионисиевой силой (в данном случае
смертоносный штамм супергриппа убивает почти всех). Далее. Выжившие оказываются
в двух лагерях: один, в Боулдере, штат Колорадо, воспроизводит только что
уничтоженное аполлониево общество (с некоторыми значительными изменениями);
другое, помещающееся в Лас-Вегасе, Невада, полно дионисиева насилия.
В “Изгоняющем дьявола” первое дионисиево вторжение
происходит, когда Крис Макнил (Эллен Берстин) слышит шум на чердаке. В
“Противостоянии” Дионис провозглашает свое появление столкновением старого
“шеви” на отдаленной заправке в Техасе. В “Изгоняющем дьявола” аполлониево
состояние восстанавливается, когда бледную Риган Макнил ведут к “мерседесу”; я
думаю, что в “Противостоянии” это происходит, когда два главных героя – Стю
Редмен и Франни Голдсмит – смотрят сквозь зеркальное стекло Боулдерской больницы
на явно нормального ребенка Франни. И, как и в “Изгоняющем дьявола”,
возвращение к равновесию кажется удивительно радостным.